"Хроника флотского спецназа". Как зам с замом поссорились

* Начало

Отсюда и “въевшееся” выражение: “корабли штурмуют бастионы”. А чего стоит создание Ушаковым нового государства – Ионической республики на островах в Эгейском море? Не слабо? Да вот, вытворяли предки – через века нам достается гордиться.

Рано утром по левому борту у нас прошел небольшой сухогруз из Херсона – “Петр Запорожец”. Земляки! Переговорили с нами по УКВ. Из Ливана домой чапают. Надо же – суток через трое, если ничего не помешает, в родных краях будут.

А у нас вышла из строя радиолокационная станция правого борта. Поломка оказалась сложной, полночи вводил станцию в строй старший мичман Николай Владимирович Нетрожченко. Ввел, однако. Нетрожченко – ветеран корабля, но сейчас служит на “Прикарпатье”. Мастер-золотые руки. В самом начале похода мой взятый на “Меркурий” дешевенький магнитофончик отказался работать. Кассеты крутит, а звука нет. Шаховский тоже огорчился – он собирался использовать магнитофон в “воспитательных” целях. Отнес аппарат к Нетрожченко в “лабораторию”. Через сутки ожило китайское или малазийское чудо. Оказалось, что “сел” какой-то конденсатор.

У меня сразу вопрос возник – откуда здесь, в море, берут местные техники запчасти? Оказалось – “все свое ношу с собой”. Собираясь на боевую, едва ли не целый день носил на “Меркурий” старший мичман Нетрожченко тяжелые сумки. Да не с едой и прочими припасами – с “железом”, как он называет радиодетали и все, что может понадобиться в походе.

Николай Владимирович – человек удивительной и в чем-то грустной судьбы, потерявший, как сам говорит, “две родины”. Родился Нетрожченко в 1957 году в селе Домонтово под Киевом. Это село в период “великих строек” ушло под воды Киевского водохранилища. Так Николай потерял свою “первую родину”. Нетрожченко всей семьей вынуждены были переехать в Чернобыль. После школы Николай закончил Киевскую школу радиоэлектроники, потом призвали его на срочную службу. Служил на Черноморском флоте, в передающем центре. Понравилось, решил продолжить службу мичманом. После трех лет срочной закончил школу мичманов и прапорщиков и сразу распределился в спецназ, на “Меркурий”.

В Севастополе женился, кое-как обжился. Но родные сагитировали уехать домой, в Чернобыль. После пяти лет службы, когда закончилась “подписка”, Николай решил уволиться в запас. Как ни уговаривали командиры остаться, не послушал – уехал. Устроился в Чернобыле на работу, все складывалось неплохо. И в жилищном вопросе была перспектива, и в служебном росте, и по “финансовой” части. 26 апреля 1986 года в один миг перечеркнуло все надежды. Рванул четвертый энергоблок, и пришлось Николаю вплоть до прибытия регулярных подразделений химзащиты участвовать в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. Через несколько дней чернобыльцев начали эвакуировать. Семья Николая Владимировича только документы и смогла с собой взять.

Вывезли их в Киев. Туда же перевели предприятие, где трудился Нетрожченко. Но никому, по большому счету, люди там не нужны были. В городе паника, не до эвакуированных. Что делать, куда податься? И решил Николай возвращаться в Севастополь, где хоть кого-то знал. Тем более, что дочка тяжело заболела, врачи рекомендовали везти ее в Крым. Подъезжая в поезде к городу, увидел мичман запаса в одной из бухт родной “Меркурий”. Дрогнуло сердце – оставил вещи в камере хранения, побежал на корабль. Тогда командиром корабля был капитан 3 ранга Александр Петренко. Увидев старого знакомого, без лишних слов предложил поступать на службу. А со временем, как льготнику, удалось Нетрожченко и квартиру получить в Мирном. Не без проблем, правда, но все же. В этой квартире на берегу Николая Владимировича ждут жена, Тамара Платоновна, дочь Татьяна, 17-ти лет, сын Владимир, 11-ти лет.

В море, только на боевых службах, Нетрожченко провел в общей сложности почти пять лет. Еще восемь месяцев – на ремонтах за границей. Здешнюю аппаратуру знает досконально. Ну, и еще всякие магнитофончики, телевизоры, и прочую лабуду экипажу чинит.

С этой нашей бытовой аппаратурой постоянно какие-то проблемы. У Борисова тоже в первый же день отказал маленький магнитофончик. Пельменик разобрал свистульку, оказалось – лопнул крохотный резиновый пассик в лентопротяжном механизме. Ну где такой пассик взять? Голь на выдумки хитра – Пельменик сделал пассик из найденного у кого-то в “загашнике” презерватива. Теперь периодически играющий в каюте Борисова всякую попсу магнитофончик служит поводом для постоянных шуток и подначек.

А капитан-лейтенант Шаховский (уже перешил погоны) сегодня с утра в ярости. Сломался телевизор в столовой команды. Этот – уже пятый за неполный год! Не держатся на кораблях телевизоры, выходят из строя чуть ли не каждый месяц. Здесь ведь каждый матрос считает своим долгом что-нибудь там подкрутить, “кардинально улучшить” настройку или яркость. Ну, и скручивают телевизорам “головы” напрочь. Особенно отечественным. Импортные служат подольше, но тоже “горят” от матросских рук. А нормы снабжения кораблей техническими средствами очень суровы. Новый “телек” положен, к примеру, раз в шесть лет. Спасает черноморцев только шефская помощь. Но где взять телеприемник в открытом море? В общем, снова Нетрожченко работа. Найдутся ли только у него необходимые детали?

В корабельных “кулуарах” с утра обсасывается ситуация, красноречиво показывающая уровень “забэмбаности” народа. В два часа ночи старший мичман Василий Дмитриевич Захарук, курирующий весь сложный корабельный тыл, в темном кубрике разбудил двоих моряков, камбузных рабочих, готовить ночной чай для вахты. Те, как сомнамбулы, поднялись, оделись, вышли, дремлют на ходу. Захарук начинает их что-то спрашивать по текущим делам, а те “не въезжают”. И тут старший мичман начинает понимать, что он не тех, кого надо, поднял.

– Так чего же вы вставали? – задает вполне резонный вопрос Василь Дмитриевич.

– А думали, “тащ”, уже семь часов...

Кстати, когда у нас звучит команда к подъему, в Севастополе всего-то шесть утра. В другой часовой пояс мы перешли еще в Черном море. Соответственно, перевели корабельное время. Я свои наручные часы не стал переводить – пусть идут, как шли, по “домашнему” времени. Жить так ничуть не труднее – взглянув на свои часы, плюсуешь к их показанию еще час и получаешь время корабельное.

Командир по трансляции обращается к экипажу, ставит очередные задачи. Особое внимание – специальной деятельности. Того, кто первым выполнит насущную задачу, Голованов обещает “поощрить небывалыми способами”. Одно из придуманных командиром поощрений – никаких нарядов в период пребывания в Сирии для лучших из лучших, их участие во всех возможных турпоездках и экскурсиях. Стимул мощный. Мало радости стоять на вахте, если на все – про все экипажу в Тартусе отпущены три дня.

Между тем, сам Голованов, судя по всему, не в лучшем расположении духа. Собирает всех вахтенных офицеров, командира боевой части связи, механика. Причина – вот она, на столе: “В ТОЧКЕ НР... (номер – авт.) ВЕТЕР СЕВЕРНЫЙ СЕВЕРО ЗАПАДНЫЙ 7/8 М/С МОРЕ 3-4 БАЛЛА ТЕНДЕНЦИЯ К ОСЛАБЛЕНИЮ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ СУТОК

НАХОДЯСЬ В ДРЕЙФЕ КОРАБЛЬ ОСУЩЕСТВИЛ НЕДОПУСТИМЫЙ ПЕРЕРАСХОД ТОПЛИВА ПРЕДЛАГАЮ В СЕРЕДИНЕ СУТОК НАЧАТЬ ПЕРЕХОД В ТОЧКУ НР... ЯСНОСТЬ ПОДТВЕРДИТЬ ВРЕМЯ НАЧАЛА (движения) И ПРИЧИНЫ ПЕРЕРАСХОДА ТОПЛИВА (доложить)”.

Подпись – “ОД ЧФ”, оперативный дежурный флота, значит. Мы, собственно, чего третьи сутки напротив Кипра, все в том же заливе Фамагуста, дрейфуем? Старший мичман Олег Лев смотрел прогноз погоды по “CNN”, говорит, в Европе снегопады, метели, в Азии не лучше. А у нас здесь тепло, тихо. Несильный ветер, волнение не больше двух баллов. Немного прохладно только, градусов двенадцать-пятнадцать тепла. Но мы не жалуемся.

А что творится в точке, куда нам приказывают переместиться? Волнение 3-4 балла, ветер (по нашим наблюдениям тенденция как раз к усилению!), пронизывающий холод, который несет с материков. Но и это не самое страшное. Грунт в точке – коралл. Если прилично задует, заштормит, корабль начнет “ползти”, якоря не удержат, поволочим их за собой по скользкому грунту. Мало того, если якорь где-то зацепится, есть опасность оборвать якорь-цепи. Случалось такое в схожих ситуациях. А где после новый якорь возьмешь? Один запасной на борту, правда, есть, но к чему рисковать, если можно и без риска обойтись? Стоя под прикрытием близкого Кипра, мы вполне нормально решаем свои задачи и никому не мешаем. И вот – на тебе...

А причина поступившей команды – этот злосчастный “перерасход” топлива. Не было никакого перерасхода! В минувшие сутки корабль доложил на берег остаток по топливу, как это делается ежедневно – 170,4 тонны солярки было в наших баках. А связист, передававший обычный доклад на родину, ошибся, передал: “174”. После сегодняшнего доклада получилось, что мы четыре тонны “съели”. Там смотрят и думают: куда это топливо дели? Меньше четырех тонн разницы, но берег немедленно откликнулся “ценным указанием”. Пусть нас там мотает, пусть болтает – лишь бы топливо не расходовалось сверх меры! А оно еще неизвестно, где топлива больше израсходуется – здесь или в “точке нр”

Голованов поэтапно “разносит” за допущенную ошибку связь, вахтенных, электромеханическую “бэ-чэ”. Всех, кто в той или иной мере причастен к оплошности. Потом начинает вести многосложные переговоры с ОД флота. В конце концов, нам разрешают остаться, где стоим.

Наши желания с желаниями оперативного дежурного уже давно не совпадают. Голованов готовит на берег телеграмму, где “по уму” обосновывается необходимость несения нами службы совсем не в той точке, которую нам “нарезали”, а поближе к судоходным линиям. Хочется надеяться, что телеграмму поймут и оценят.

А теперь о том, как поссорились заместитель по воспитательной работе капитан-лейтенант Шаховский и заместитель командира капитан 2 ранга Борисов. Произошло это во время обеда, так что все развивалось на моих глазах – сидим за одним столом.

Прежде всего надо сказать, что развлекать народ, отвлекать его от грустных дум и снимать напряжение Шаховскому здорово помогает подаренный добрыми людьми из Московского речного пароходства видеоплеер “Сони”. Еще в базе Анатолий набрал на корабль кучу видеокассет с фильмами (за свой счет, куда деваться), а домашние назаписывали ему несколько кассет видеоклипов русской попсы. “Иностранщина” в море-то не очень идет, хочется чего-то родного. Во время приема пищи – обеда там, ужина – Шаховский и включает эти клипы. Народ балдеет – и в кают-компании, и в столовой команды идет трансляция.

Но сегодня привычный антураж обеда был нарушен. Как всегда, поставил зам кассету с клипами (видик у него в каюте стоит), спускаемся на обед. А в кают-компании нас уже Борисов поджидает. Он как раз смотрел выпуск новостей по “CNN” (в нашем районе вполне прилично “ловится” несколько греческих, турецких каналов, мировые новости опять же). И замкомандира как раз смотрел страшно интересный для него сюжет, где подтверждались какие-то борисовские умозаключения. А тут бах: “...Владивосток – две тыщщи-и-и...”

В общем, слегка повздорили они. Я уж пытался смягчить ситуацию, говорю Борисову примирительно:

– Не все ж службой заниматься, Андрей Геннадьевич. Надо и отдыхать людям. В противном случае будет бунт, повыбрасывают офицеров за борт...

Но Борисов продолжает бухтеть на зама – мол, все твои клипы уже наизусть выучили, а тут такие новости передают... Шаховский возражает беззлобно, но тоже начинает заводиться.

Я снова встрять пытаюсь:

–Андрей Геннадьевич, давно хочу спросить вас, вам мои заметки с боевой нравятся?

Борисов показывает оттопыренный большой палец и снова бухтит на Анатолия. Служба прежде всего – поднялся Шаховский в каюту, выключил клипы. Но интересовавший Борисова сюжет уже закончился, конечно. Идет реклама спортивных тренажеров. Такие тети на этих тренажерах восседают, в таких обтягивающих костюмах – смотреть больно. Все в кают-компании как-то неожиданно умолкают.

Я итожу:

– Вон чего вы посмотреть хотели, товарищ капитан 2 ранга.

Но Борисов не реагирует, раздосадован, что не посмотрел свои новости. Вечером командир принимает “соломоново решение”: установить в командном посту телек, чтобы спецы могли смотреть что им надо в любое время дня и ночи. Но телеприемник на корабле еще предстоит найти. Если удастся отремонтировать стоящий сейчас у Шаховского “нерабочий” – поставят его, а нет – так у кого-то в каюте портативный “изымут”. Борисов ходит довольный.

Нельзя сказать, что сильно ругались два зама, получился у них заурядный конфликт на служебную в общем тему. И тот за дело радеет, и этот. Но внутренне я все же на стороне Шаховского. Такое дело он хорошее придумал, народ хоть немного от всей этой суеты расслаблять. Ведь трудно же, трудно все равно людям, и не все здесь “железные”. Я поторопился, посчитав, что всех “неблагонадежных” с корабля перед боевой списали.

Вот и сегодня до обеда Шаховский привел в каюту молодого моряка на беседу. Сложное у парня выдалось детство. С малых лет жил у деда, мать появлялась в доме только время от времени, все порхала где-то. Отец погиб, хотя тоже не сильно-то сына вниманием баловал. Визиты матери домой заканчивались одинаково: дед, который все не мог принять образ жизни дочери, начинал пить, в доме скандалили, дрались. “Ты хоть любишь мать?” – спросил как-то Шаховский у моряка. “Если бы она относилась к нам по человечески, – ответил он, – я бы, может, ее и любил”.

Но это еще не все. По нынешней логике, призывать моряка на службу было нельзя, поскольку он – единственная опора у престарелого деда. Но в военкомате посчитали: раз есть мать – пусть идет на службу! Попал парень служить на “Меркурий”. А здесь к боевой готовятся. Видят – не очень надежен молодой матрос, списали его на другой корабль. Он – в слезы: “оставьте”. Клянется, божится, что не подведет. Как его не оставить? Оставили! А нынче в море с моряком проблемы – все хуже и хуже вахты стоит, никак его не могут настроить на службу. Специальность у матроса – не последняя на корабле, от нее напрямую зависит безопасность плавания. А он не знает, где право, где лево. На руках ему написали. Но он развернется – и снова право и лево у него смешиваются.

Так вот, привел Шаховский пацана в каюту, для начала грозный тон взял. Потом все мягче, мягче: в чем дело, почему, что происходит? Тот не выдерживает, облегчает душу: перед походом ходил на переговорный, звонил домой. Соседка сказала, что снова мать домой вернулась, дед запил...

Начинается разговор “по душам”. Зам говорит:

– Ты понимаешь, что из-за тебя мы все можем здесь остаться?

Суровая правда. Один вот такой морячок свое дело не сделает как надо – и все можем отправиться на дно рыб кормить. Хоть и существует на корабле многоступенчатая система дублирования, контроля, хоть и дисциплина здесь на хорошем уровне, да раз в год, говорят, и не заряженное ружье стреляет.

Обещает парень, что возьмется за ум, что выводы сделал, что “больше не повторится”. Ну, дай Бог, чтобы так и было.

О сложившейся ситуации Анатолий докладывает командиру. Тот, не мудрствуя, бьет служебную записку на берег: просит связаться с далеким российским военкоматом, которым призван моряк, чтоб навестили эту семью, сообщили, как там дела, приняли меры, если это необходимо. Целая история. Сколько людей должны включиться теперь в этот процесс? На корабле уже несколько: командир отделения, командир боевой части, зам по в/р, командир корабля. На берегу: зам командира части по в/р, командир и начштаба части, вплоть до начальника управления спецназа флота, которого о происходящем тоже поставят в известность, психологи, которые должны разработать свои рекомендации для нас, военкомат, и т.д., и т.п. Все из-за одного матроса, прослужившего только несколько месяцев!

Итак, включая того моряка, с которым Шаховский беседовал накануне, и по которому тоже сделаны определенные “оргвыводы”, “опасных” срочнослужащих на корабле уже двое. Много это за неделю плавания или мало? Никто не считает – надо работать, надо выполнять поставленные задачи. И людей надо сберечь, всех до единого.

Старпом, Андрей Порохов, с которым я обсуждаю тему, считает, что перейден своеобразный “рубикон начального периода”. “Самые сложные, – говорит он, – первая и последняя недели боевой службы”. Дальше, стало быть, должно быть поспокойнее. Ну что ж, посмотрим.

Шаховский выпускает в эфир радиогазету. Кроме новостей и всего прочего, впервые за поход честит отдельных подчиненных:

– Напоминаю нашим “рейнджерам” Лавриненко и Шахматову, что свои койки в кубрике следует заправлять по соответствующей команде. Обращаю внимание товарища Терентьева, что электрический ток опасен для жизни, и стиральная машина “Малютка”, которую он прячет в носовом бытоустройстве, однажды может сыграть с ним злую шутку.

Все электрические приборы на корабле должны быть заземлены. Наши бытовые утюги, чайники и прочие привычные предметы для использования в металлической оболочке корабля непригодны. Могут замкнуть, и не только кого-то травмировать, но и причиной пожара стать – даже думать об этом не хочется. Борьба со всеми нештатными электрическими штуками, которые все равно приволакиваются на корабль личным составом – прерогатива и обязанность старпома (а в принципе, командиров всех уровней, но старпома – особенно).

Перед походом Шаховский привез на корабль личную стиральную машину, ее уже переоборудовали электрики. Но кто-то еще, оказывается, стиральные машины взял. Голованов требует немедленно изъять машину у виновника и отрезать от нее шнур. Сурово, но справедливо.

Объявление из радиогазеты: “Продам эмаль. Зубную. Оплата – в любой валюте. Обращаться в каюту номер...”

Еще Шаховский по трансляции просит вернуть аудиокассеты, которых набрал с собой в поход около четырех десятков. Кассеты расползаются по кораблю, как тараканы, не поймать. Ну возвращали бы, меняли – еще куда ни шло. А то уволакивают и “пилят” по кубрикам да каютам. Половины уже нет. Толя заводит “журнал учета выдачи аудиокассет” и ставит его на полку. Сверху красуется: “ВЗЯЛ КАССЕТУ – ЗАПИШИСЬ!” Первым, представьте, записывается Голованов.

На “Меркурии” никто не запирает кают. И воровства, по крайней мере, в бытность здесь замом Шаховского, не случалось. Поэтому любой желающий может зайти в каюту к заму, даже когда нет ни его, ни меня, и взять любую кассету, предварительно записавшись в новый “журнал”. Такой вот “коммунизм”.

На амбулатории весь день висит объявление: “НЕ ВХОДИТЬ”. Доктор стерильность наводит, готовится к операции. После ужина выглядывает – в шапочке, марлевой повязке, белом халате, перчатках: “Где этот Шевкиев?” Значит, будет резать панариций. Я терпеливо дожидаюсь окончания экзекуции, снимаю Табачникова в его доспехах.

– Стонал, – спрашиваю, – больной?

– Мы ж не звери, – улыбается он в свою повязку, – обезболил я ему...

А на вопрос, как прошла операция и будет ли жить пациент, Евгений Игоревич очень серьезно отвечает:

– Завтра будет ясно.

Шаховский отстоял вахту, спорхнул с ходового радостный: старпом сказал, что Анатолий делает “поразительные успехи” в освоении многочисленных обязанностей вахтенного офицера.

Около часа ночи “угощаю” старшего мичмана Олега Льва ложкой “альмагеля”, бутылку которого взял с собой в поход “на всякий пожарный” случай. Мучается человек желудком. Гастриты, бульбиты, гастродуодениты, язвы и прочие желудочные неприятности – очень даже “военные” болезни. Особенно в плавсоставе.

* Продолжение следует