"Потомству в пример". Глава III. Из которой читателю становится известным о ссоре Казарского с главным шкипером Черноморского флота Автомоновым. (Продолжение 3)

Автомонов, совсем не вникая в высказанное офицером замечание, по привычке принимая его за робкий лепет проштрафившейся мелкоты, видя это, ещё больше распылялся, принимая грозный вид. Его голос гремел, и, казалось, ещё чуть-чуть - и не только низкий деревянный подволок обрушится на голову несчастного капитана "Соперника", а и молнии разгневанных богов.

- Хочешь знать, почему краски не додал? Так по здравому уму рассудив, и сделал. Зачем добро переводить напрасно на червей? Бриг ветхий, не сегодня - так завтра развалится и без турок. А ты еще пушки хотел на него поставить, чтобы после первого с него выстрела всё море от Анапы до Севастополя в щепках плавало… Нет, братец, фигой сраму никак не прикроешь! И ежели я говорю, что на дрова пустить, пока не поздно, то так тому и быть!

Автомонов на минуту запнулся - то ли дух перевести, то ли собраться мыслями. С презрением оглядев маленькую капитанскую каюту, несколько успокоившись,  уже тише и спокойнее продолжил:

- Ты посмотри вокруг, капитанская каюта – один смех… У моих псов дворовых конура приличнее твоего, с позволения сказать, салону будет.  Тебе о такой каюте мечтать и мечтать…  И напрасно ты думаешь, что я, главный шкипер флота Автомонов, намерен перед всякою флотскою мелкотою отчёт держать?!! – опять взревел он. – Да я не намерен это делать, а, напротив, жду от вас объяснений, лейтенант!!!

Казарский при полном параде, застегнутый на все пуговицы, с подбородком, подпираемым  расшитым золотом, высоким воротом парадного мундира, со всей учтивостью подчинённого, слегка склонив голову, указал рукой на свободное кресло Автомонову, предложив:

- Не соблаговолите ли, ваше высокоблагородие, сесть?

Автомонов усмехнулся. Ступил к креслу со всей свободою высокого чина и уселся в него. Он с нескрываемым любопытством бесцеремонно разглядывал лейтенанта, желая понять, чего от него хотят: разжалобить просьбой? Ублажить подарком? Или, может быть, у лейтенанта и впрямь есть для него дельное предложение?

- Имейте в виду, лейтенант, - начал Автомонов. – Я служу царю и отечеству. Мне по чину положено беречь имущество фло…

Автомонов не успел договорить, как  Казарский достал пистолет из-под лежащей на столе карты и направил его дуло на грудь шкипера. Автомонов продолжал сидеть в кресле, не двигаясь. Ни страха, ни растерянности на его лице не было, а только стремление понять, что происходит.  Лейтенант вдруг заметно занервничал.

- Вы, конечно, отлично знаете, ваше высокоблагородие, - сдавленным голосом проговорил Казарский, подойдя к столу, - что никакого вреда учинить я вам не могу, да и не желаю. Жалобы  командованию ничего не дадут. Их было столько, что одной больше, одной меньше… Кроме того, у вас власть надо мной есть, у меня над вами нет…

- Вот именно! Да как ты смеешь, мелкота флотская…, - осмелел шкипер.

Движением узкой руки Казарский отшвырнул газету со стола. Под газетой лежал второй  пистолет.

Автомонов только теперь оценил нависшую над ним опасность. Глаза у шкипера чуть было не выкатились из орбит, как у хмельного, которого ушат ледяной воды заставил в один миг протрезветь. Автомонов нервно заёрзал своей массивной фигурой в кресле. Хотел было подняться, но, читая во взгляде Казарского решительность и готовность на отчаянный поступок, разом обмяк, так и оставшись сидеть на своём месте. Во рту разом пересохло, язык стал шершавым и деревянным. Теперь в его позе не осталось и следа от былой свободы и раскованности обнаглевшего чина.

- Опустите пистолет, господин лейтенант, - с трудом выдавил из себя Автомонов, - у вас руки дрожат… Того и гляди, что выстрелите ненароком…

Челюсти у лейтенанта были стиснуты так, что скулы обозначились крепкими плитами, а руки, в самом деле, дрожали:

- Ваше высокоблагородие! Вы не позволите флоту смеяться над собой. Я не позволю над собой. Оба пистолета заряжены. Или пишите распоряжение под мою диктовку, или я буду стрелять. Одним выстрелом уложу вас. Другим себя. Промахнуться в этой конуре невозможно…

На лице шкипера проступила бледность. Рука лейтенанта дрожала мелкой дрожью, палец на спусковом крючке сведен напряжением. Автомонов понял – лейтенант не шутит, он, действительно, может выстрелить.

Казарский кивнул в сторону, где на столе лежали бумага, гусиное перо, чернила:

- Пишите.

Автомонов, не сводя глаз с лейтенанта, пододвинул к себе лист бумаги, взял в руки перо.

- Выдать командиру "Соперника", - начал неторопливо диктовать Казарский, - краски по требованию;… уксуса  -  по требованию;… пороха – по требованию;… ядер по требованию…

Автомонов, только когда услышал об уксусе, поднял глаза и устало переспросил:

- Уксуса? Уксус только кораблям, состоящим в кампании и…

- Уксуса, – подтвердил лейтенант.

- По требованию? – пытался съязвить Автомонов.

- Именно по требованию, – с двусмысленным спокойствием повторил Казарский.

- А если требование в больших количествах будет? В больших количествах -  только тем, кто с неприятелем….

- По требованию! – едва сдерживая негодование, прочеканил каждое слово капитан "Соперника". – Уксуса по требованию!

Автомонов, пожав плечами, написал против строки "уксуса" - "по требованию", после чего поставил свою роспись и презрительно отодвинул в сторону Казарского исписанный лист бумаги. Посмотрев на Казарского, который по-прежнему стоял напротив, с нацеленным в него пистолетом, он с раздражением  спросил:

- Чего ещё вожделеете получить?

- Берите чистый лист, - скомандовал Казарский. – Пишите!

- Что еще? –  с недоумением посмотрел на него Автомонов.

- Пишите! – повторил Казарский, глядя, как тот взял бумагу, перо. – "Приношу свои извинения господину Казарскому за гнусное, совершенно мерзостное отношение к команде брига "Соперник". А, кроме того, настоящим подтверждаю желание получить себе выгоду от подготовки кораблей к кампании". Подпись.

- Этого я писать не буду! - отложил перо Автомонов.

- Разве это не так, ваше высокоблагородие? – Автомонов опустил глаза, а Казарский с твердостью в голосе продолжил. - А раз так, то и писать будете, дабы впредь не смели… - и взвел курок пистолета.

Автомонов нехотя взял перо и, написав под диктовку лейтенанта вторую бумагу, отшвырнул ее по столу к Казарскому. Казарский, поймав листок, быстро пробежал по нему взглядом, аккуратно сложил его и спрятал под развёрнутой картой, после чего громко окликнул:

- Господин лейтенант! Владимир Дмитриевич!

Должиков открыл дверь и остался стоять у двери. Хмурый и злой Автомонов поднялся с кресла, подойдя к двери, обернулся. Казарский спокойно стоял у стола, прикрыв листы бумаги рукой. В глазах лейтенанта было удовлетворение:

- Владимир Дмитриевич, проводите Главного шкипера флота. Афанасий Фомич желает покинуть наш бриг.

Казарский, прощаясь с Автомоновым,  с намерением, ничуть  не скрывая своего ехидства, называл должность интенданта на несколько порядков выше ныне им занимаемой, чтобы тем самым побольнее уязвить изобличенного им казнокрада.

Автомонов не мог снести такого унижения и потерял самообладание. Поднявшись с кресла, навалился на стол, желая отнять написанную им под диктовку лейтенанта бумагу.

- Руки прочь, - отрезвил его Казарский, вскинув пистолет.

Рука у лейтенанта уже не дрожала. Холодный взгляд и спокойный, с металлическими нотками голос капитана корабля остановил Автомонова. Он тут же отпрянул, выпрямился и сгрёб в кулак сановную треуголку. Уже выходя из каюты, повернулся к Казарскому. Ненависть и бессилие исказили его красно-багрового оттенка лицо.  В сумрачном свете каютного фонаря оно казалось ещё  более тёмным и уродливо-ужасающим. Сдавленным от полученного потрясения нервным спазмом голосом, он с большим трудом выдавил из себя с трудом различимые звуки похожие на отдельные слова, никак не связывающиеся в одно предложение: "Сгною…. Мелкота…. Гнусь…".

Казарский уже не обращал на Автомонова ровно никакого внимания - он с ним уже простился и, держа в руке листы, в который раз перечитывал их с каким-то непостижимым удовольствием. Он явственно понимал, что в лице Автомонова приобрёл заклятого врага на всю свою жизнь. Единственное, чем успокаивал себя Казарский, так это тем, что сам себе говорил, что шкипер-то другом никогда ему, лейтенанту - капитану старенького брига никогда и не был. Так что ничего он и не потерял, а только нашёл… Но, что нашёл лейтенант Казарский в особе Автомонова Афанасия Фомича, Казарский не сможет постигнуть, а тем более оценить даже на смертном одре. Да сейчас  он об этом и не помышлял думать. Все его мысли были направлены к Анапе.

"Соперник" всем на удивление стал подобен Фениксу. Команда бывшего брига, не жалея своих сил, днём и ночью, при свете корабельных фонарей, возрождала к жизни старый корабль. Корабельные работы чередовались с парусными и артиллерийскими учениями.

- Вынимай банник и обороти набойником!.. Подавай картуз и пыж, клади в пушку!.. – не щадя  своего голоса, командует артиллерийским учением старший офицер корабля лейтенант Должиков, внимательно следя за действиями расчёта и доводя действия комендоров до совершенной чеканности.  – Досылай до места и осади!.. Подавай ядро и другой пыж, клади в пушку, и посылай до места!..

Банивший  пушку матрос, вынув из неё банник и одним махом обив его об дуло, сноровисто оборачивает оного набойником. Второй номер принимает картуз, скусывает у узла и быстро кладёт его в пушку. Следующий посылает набойником картуз до казны и, осадя порох двумя-тремя сильными ударами, резво извлекает набойник.

Подававший картуз тут же подаёт поднятое талями ядро к жерлу единорога. Заряжающие уверенно вкладывают ядро и другой пыж в ствол, следя по особой метке на рукоятке шеста, дошёл ли заряд на место или нет. Не успели заряжающие вытащить из ствола шест, как звучит следующая команда старшего офицера:

- Бери протравки и протыкай картузом!.. Сыпь порох в запал!.. Бери фитиль и одуй!..

Комендор, запустив медную проволоку в запальное отверстие единорога, наполняет его порохом, после чего вытягивает из него проволоку. Стоящий у казны не мешкая берёт свинцовые покрышки и прикрывает запал, стоящие по обеим сторонам пушки берут ломы и ганшпуги  и держат их против груди, приставив концами к нижней доске станка орудия.

- Прицеливайся! – слышится громкий голос руководителя артиллерийского учения.

По команде Должикова мичман, стоящий всё это время направо от казны, берёт квандраней,  внимательно смотрит на мишень, мысленно проводя зрительную линию на желаемое место, и по исчислению расстояния и высоты к условной цели, указывает необходимый угол возвышения единорога. Комендоры медленно поднимают ствол единорога по отвесу, на указанное количество градусов подбивают ганшпуги.

Наконец, слышится долгожданная команда: "Снимай покрышки, пали!".

Стоявший направо у пушки снимает вдруг покрышку, а комендор немедля, словно бы немедля, запаляет и делает вид, точно хочет усмотреть, пало ли ядро в желаемое место или нет.

И так целыми днями: то ставят паруса, то берут рифы, то играют артиллерийское учение… Матросам и офицерам не оставалось ни одной свободной минуты, чтобы хоть немного отдохнуть. Лейтенант Казарский давно постиг суворовскую книгу "Наука побеждать" и теперь не переставал повторять из неё слова великого Александра Суворова: "Тяжело в ученье – легко в бою". К этой заповеди Казарский добавил и свою мысль: "Чем больше пота в учении – тем меньше будет нашей крови в сражении".

Долгие месяцы, проведённые "Соперником" у причальной стенки, не могли не сказаться дурно на навыках в морской выучке и дисциплине команды. Теперь же, обливаясь по семь потов и срывая кровавые мозоли натруженных рук, команда стремительно навёрстывала ранее упущенное в длительном ничегонеделании, закаляя, как сталь, свою веру в капитана, в свой корабль, в одну победу на всех. Венцом нечеловеческой натуги и труда стал приказ Главного командира Черноморского флота вице-адмирала Грейга, предписывающий принять на борт войска и вооружения для 3-й бригады экспедиционного корпуса генерал-майора Перовского и незамедлительно следовать курсам на Анапу, где соединиться с главными силами Черноморского флота.

* Продолжение следует