"Потомству в пример". Глава XIII. В которой уже сотник Яков Панченко предстает перед читателем как агент российской разведки. Находчивость и проворство простого казака в чрезвычайных обстоятельствах.

Но летняя кампания, к сожалению, завершилось также не столь удачно для шефа секретной канцелярии командующего балканской армией секунд-майора Сухорукова. Пленённый и доставленный есаулом Панченко злодей, как оказалось, вовсе не помер, а, весьма ловко убедив своих сторожей в совершенной своей немощи и близкой кончине, улучил благоприятный момент и сбежал из-под охраны. Только его и видели. Бегство этого лазутчика, препровождавшего туркам секретные сведения о наших планах относительно неприятельских войск, полученных им от неведомого нам влиятельного лица из числа штабных офицеров, лишила всякой возможности секретную службу в скорейшем его выявлении.

Секунд-майор Сухоруков, открывший измену, со смертью шпиона теперь сам угодил в число лиц, повинных в том, что предателя так и не удалось изобличить и он по-прежнему продолжает свою подлое занятие в урон России. Более того, прибывший в ставку из Санкт-Петербурга по служебным делам сенатор и занимающий довольно значимую должность в Министерстве иностранных дел, как бы между прочим, в присутствии Главного Командира Черноморского флота заметил, что в столице кое-кто не очень доволен усердием начальника секретной канцелярии секунд-майора Сухорукова. Не то, чтобы было усмотрено что-то предосудительное, но при желании кое-какие его полезные дела могут быть истолкованы с противолежащим смыслом. Тем более, когда недавно обнаружилось, что сбежавший шпион благополучно добрался до Истамбула и теперь находится в Константинополе.

Командир полка признался, что пытался сокрыть побег злодея и в том большой вины майора нет, но… Замечено это было вскользь, как и полагается говорить подобные вещи. Но ремарка сия была понята Сухоруковым в полной мере и принята к сведению. Не без сожаления он еще раз взглянул на лежащие на зеленом сукне адмиральского стола листки.

Сенатор поймал взгляд секунд-майора.

- Весьма любопытно, - протянул он разочарованно. – Весьма… Оставьте их мне. На досуге я поразмыслю над всем этим...

И тут, чтобы, якобы, дать выход досаде, в которой вроде как повинен был его собеседник, он принялся не без желчи расспрашивать майора, каким-таким образом случилось, что иной весьма значимый турецкий соглядатай, который был всё время у секретных служб на примете, вольготно прошел всё месторасположение наших войск и так же вольно, как и первый, скрылся за наши пределы. Майору данный спрос был совершенно неприятен уже потому, что сим вторым "турком" был его конфидент, грек Костидас Александрополо, которого он не один раз он задействовал в шпионском деле, и который за многие годы сослужил немалую пользу для России. Теперь же этот сбежавший туркевич, который видел в наших расположениях сего конфидента, без всякого труда распознает в Костидасе под любой личиной российского потайного лазутчика.

- Дабы такого впредь такого конфуза  не случалось, - заключил молчавший все время до этого Грейг, к которому вернулось хорошее расположение духа, едва он заметил, как неприятен разговор для Сухорукова, - надобно принять решительные меры…

На этих словах Грейг пожевал губами и замолчал. О том, какие меры он имел в виду, адмирал не счел нужным распространяться в присутствии лица хоть и доверенного, но по субординации значительно ниже его. На сей момент он нынче же отпишет в  столицу Его Императорскому Величеству. В письме он подробно изложит, каковы потребно употребить деяния, "дабы из турецких пленных и партикулярных людей никто при границе не держался". Поскольку идет война, эти меры должны исходить не от военных и к его канцелярии иметь касательства не могут. Хитрость же заключалась в том, что тем самым спокойствие в крае упрочено будет, а хлопот по флоту нисколько не прибавится. Так что, ежели их светлость сенатор от этого предложения уклониться надумает, то это уклонение всегда в уме держать  надобно. В ближайшем будущем может так статься, что сие важное деяние уважаемого сенатора, а точнее будет, его бездействие, весьма важной супротив него же уликой станет в свой час.

Приятель, которого секунд-майор Сухоруков отправил за Александрополо в Сизополь, вскоре вернулся и сообщил, что ещё 20 января волею Божьей грек покойно представился в мир иной. Узнав о том, секунд-майор не опечалился, а, скорее, напротив, искренне обрадовался, что Костидас избежал разоблачения и жуткой кончины в застенках турецкой пыточной. Что правда, то правда, он недолюбливал грека за вечное его плутовство и безграничное златолюбие. Он, действительно, много требовал, но зато немало приносил полезного и потребного. Вспомнить хотя бы его последнее дело, когда он разнес молву меж турецких купцов о намерении русского флота и войск идти на Поти. Основные силы турецкой армии напрасно прождали наше войско и Черноморскую эскадру в Поти, в то время, когда мы надежно укрепляли наши Анапу и Новороссийск и успели взять в блокаду Варну малыми силами. "Уж не от яда ли помер несчастный?" - сверкнула молнией в голове майора недобрая мысль, и он велел узнать поподробнее, каковою смертью скончался бедняга Костидас. Но главное, конфидентам через верных людей надлежало неприметным образом проведать, не видел ли кто оного беглого турка со злодеем, схваченным в Варне. А если да, то когда и за каким делом?

Через пару дней пронырливые людишки доложили ему, что один трактирщик клятвенно уверяет, будто видел, мол, их обоих у себя дважды. Сидели в углу и шептались. А о чем – то ему неведомо. И по внешности, как он говорит, на тех двоих походят.

Секунд-майор велел привести трактирщика. Едва перевалившись через порог, трактирщик почему-то бросился майору в ноги.

- Ваше благородие, не погубите!

- А чего ж тебя губить, братец? – заметил майор тем ледяным голосом, который был специально припасён у него на случай таких вот разговоров. – Разве воровство за тобой какое числится? Тогда уж не обессудь.

Кивком выслав конвойных, секунд-майор медленно обошел вокруг трактирщика. Тот как был на коленях, так и остался, только поворачивался вслед. В почти бесцветных, рыбьих глазах его было подобающее обстоятельству выражение желания полной угодливости и истинного  испуга.

Но, вместе с тем, невзирая на весь его ничтожный вид при всех жалостных восклицаниях и катании в ногах, в облике трактирщика присутствовало некое скрытое лукавство. Краешком глаза он верно держал под надзором майора, как бы стремясь распознать, а так ли он все делает, потрафил ли его благородию своим ответом? "Шельма, порядочная шельма, видать еще издали, не обманешься", - заключил про себя майор.

- Верные люди доносят мне, - продолжал он, усаживаясь за широкий штабной свой стол, - что ты потчевал в своем заведении неких персон, кои нас весьма интересуют. Так ли это или нет?

- Точно так! – возликовал трактирщик.

Секунд-майор немного наклонился в сторону и весьма неспешно достал из ящика серебряный новенький рубль с профилем Государя Николая I. Повертев его немного в пальцах, положил целковый на край стола в некотором отдалении от трактирщика. Трактирщик жадно впился глазами в серебряный кружок, готовый в любую минуту схватить его своими руками.

- А скажи-ка мне, любезный трактирщик, означенные персоны, каковы по своей внешности будут?

Трактирщик зачастил словами, словно бы читал Пономарь. Из словесного описания, данного трактирщиком, как бы и правда явствовало, будто видел он их, будто тот и другой у него встречались. Но откуда взял он, как они выглядели, - не со слов ли того, кто его допрашивал? Такие худые людишки повсеместно, секунд-майор встречал их не один раз. Ради награды, а то и просто так, ни про что, ни за что, на кого хочешь любое показать могут.

- А что, любезный трактирщик, не заметил ли ты у того, что поменьше, у вертлявого, золотой серьги в ухе? А тот, другой, вроде бы на одну ногу припадал. Так ли это?

С этими словами он взял в руки рубль и, словно нехотя повертев его в пальцах, несколько раз переложил из руки в руку.

Трактирщик горячо засвидетельствовал всё им сказанное. И что хромал один вельми явственно, и про серьгу в ухе у другого удостоверил. Секунд-майор хрустнул искусно суставами своих пальцев. Зря он теряет с этой шельмою время. Но, войдя во вкус игры, ему стало жалко ломать её вот так сразу. Ведь и проучить негодника надобно, чтобы в другой раз ему неповадно было изветами заниматься.

- Ну, а о чем толковали они, ты, небось, братец, слышал?

- Слышал! Слышал, ваше благородие. Злодейство умышляли они. Измену!

Секунд-майор швырнул монету в ящик стола и с шумом задвинул его.

- Ну, а коли и вправду видел ты их и речи их воровские слышал, да не донёс, значит, и сам со злодеями заодно. Значит, и суд вам один, и расправа одна!

Произнёс всё это он тем самым ласковым голосом так, что смысл сказанных майором слов до трактирщика дошёл не сразу. Когда же дошёл, трактирщик взвыл и чуть не замертво повалился на пол, испуганный теперь по-настоящему. Но майору всё это представление уже порядком надоело.

- Во-о-он, паршивец! – рявкнул он и топнул ногой так, что зазвенели стёкла в высоких окнах.

Шельма-тактирщик взвился, как на пружинах. Он плашмя ударился о закрытую дверь, едва не расщепив собой обе её филёнчатые половинки, а дальше его только и видели. Незадачливого трактирщика как ветром сдуло.

- Каналья, - пробормотал сердито майор, ничуть, впрочем, не выведенный из себя этой сценой. И напускной гнев, ничуть неотличимый от настоящего, и топанье ногой, и крик – всё это было частью обхождения, ожидаемого от него как от начальника и от барина. Если его что по-настоящему и огорчало, так это то, что ниточка в эту минут ускользнула от него опять. И теперь уж, должно быть, бесповоротно.

Это было как в штосе  – карта шла или не шла. Сейчас она явно не шла. Секунд-майор собрал бумаги, захваченные в Варне, и, достав из дальнего ящика стола бронзовый резной ключ, с усилием отомкнул дубовую дверцу шкафа. В этой массивной железной шкатулке хранились бумаги, не подлежащие оглашению ни при каких ситуациях. Сюда же он сложил и эти листки, полагая, впрочем, что в свое время он вернется к этому. Так, вероятно, думал он, опуская тяжелую крышку.

Однако к этому делу ему вернуться было не суждено. Может быть, обстоятельства сложились таким образом, а может другие дела потребовали от секунд-майора Сухорукова более пристального внимания и усердия, но так и остались затерянные в прошлом злодей, схваченный на нашей стороне, бежавший "туркевич", грек Костидас Александрополо, который "не раз в шпионстве употреблялся". Забыт и затерян за давностью лет и казачий сотник Яков Панченко, и славные его сотоварищи. До нас не дошло даже их имён.

По прошествии после описываемых событий нескольких дней сенатор сам пригласил заглянуть к себе секунд-майора, пообещав при этом показать кое-какие любопытные бумаги, которые он, никому не доверяя, держал в специальном несгораемом железном шкафу в кабинете под постоянной охраной.

Майор не смел отказаться от приглашения хоть и не военного, но влиятельного  чиновника,  который, при желании, употребив свои широкие связи, мог легко оказать влияние на всю  дальнейшую службу секунд-майора. Дождавшись доклада о своем прибытии и получив приглашение войти, Сухоруков прошел в раскрытую перед ним дверь.

Сенатор сидел за столом, на котором, кроме чернильного прибора и пухленькой папки, ничего не было. Не подымаясь из-за стола и не давая возможности майору произнести приветствие, сенатор из этой папки, один за другим, извлек несколько листов и, пробежав по ним глазами, молча протянул некоторые майору, другие же убрал обратно в папку.

- Вот, полюбопытствуйте. Если найдёте что интересным для господина адмирала, с коим вы по долгу службы теперьча должны пребывать в самом коротком сотрудничестве, то я тотчас же  велю изготовить их копии для вас и его высокопревосходительства генерал-адмирала.

Даже не читая, только по внешнему виду бумаг, секунд-майор догадался, что это были за листы. Это были донесения верных людей – конфидентов, или как их ещё называли, "приятелей".

Разными путями шли эти сложенные в несколько раз, измятые и потёртые по сгибам чуть ли не до дыр листы, прежде чем попасть сюда, в кабинет "его превосходительства". Люди, которые несли их на себе, пробираясь сквозь множественные засады, разъезды янычар, через турецкие линии, знали, что если их схватят, им не придётся даже выбирать себе смерть. У янычар не было большей радости и лучшего развлечения, чем смотреть, собравшись толпой в круг, как палач в липком от живой крови кожаном фартуке сдирает с зашедшегося в исступлённом крике человека кожу. Обычно для этого ему нужны были помощники, два-три, не более, тех, кто бы помог удержать жертву, пока он не спеша срывает шкуру, и недостатка в добровольцах не случалось.

Всё это успел подумать секунд-майор, пока сенатор перебирал лежавшие перед ним листки. То ли отсвет от окна так упал на его лицо, то ли сенатор повернулся на такой ракурс от майора, но, едва Сухоруков взглянул на него, подумал: "Не жилец". Он увидел на лице чиновника печать недалёкой смерти.

Сухорукову самому было непонятно, из чего складывалось это ощущение. Он уже несколько раз испытывал это чувство, и всякий раз предчувствие не обманывало его. Однажды он прочёл печать смерти на лице подхорунжего, которого отправлял в Каварну, чтобы разведать там о турецком гарнизоне. Он хотел было даже отменить его командировку, но возомнил тот знак суеверием. Секунд-майор провёл рукой по глазам, желая отогнать докучливую память.

* Продолжение следует