"Потомству в пример". Глава XVIII. Празднование Рождества Христова в Севастополе. Ужин в доме Гердт, который так и не оправдал ничьих надежд и упований.

Но, несмотря на довольно большое различие нравов  и несходство в предпочтении времяпрепровождения, Казарский и Стройников  всё-таки дождались светлого праздника Рождества Христова. Правда, следует отметить, что если Александр Петрович Казарский с нескрываемым терзанием и всеми душевными мучениями следил за неугомонным бегом часовых стрелок на своих часах, не зная, как остановить их неумолимое движение вперёд, то Семён Михайлович Стройников, в отличие от своего друга,  всем своим естеством желал любой ценой, во что бы то ни стало, разогнать до невозможного бег секундной стрелки на часах своей Жизни.

В то не такое уж далёкое с точки зрения Вселенской истории время по всей необозримой территории Российской империи вряд ли можно было найти человека, который  осмелился бы открыто назваться безбожником. Православие, которое в решающую минуту  поддержало и значительно помогло московским князьям в объединении разрозненных земель и создании единой и неделимой русской державы,  тогда было возведено в ранг государственной религии и охватывало практически все стороны государственной жизни и жизни российского общества.

Однако нельзя не признать, что в России того времени в равной мере свободно себя чувствовали и представители других вероисповеданий. В полках русской армии вместе с православными священниками служили и ксёндзы, и муллы. Просто их было меньше, чем православных священников, так как в российской армии в основном преобладали православные, отданные помещиками центральных и восточных губерний России и Малороссии согласно существующему реестру, а вовсе не потому, что в стране притеснялись инаковерующие. Тогда главным мерилом в определении значимости, а также занимаемого места мужа в общественно-государственной иерархии была практическая польза, принесённая им державе и его устремление к честному служению Отечеству, а отнюдь не принадлежность к той или иной национальности, к тому или иному сословию, а тем более к вероисповеданию. Примером тому служит стоящий на лобном месте в Москве памятник Минину и Пожарскому, установленный на народные пожертвования героям, отрешивших православную Русь  от польской интервенции, несшей так ненавистное ей католичество. Православный русский и правоверный татарин вместе навеки вошли как национальные земли русской герои в славную историю великой державы.

Это правило, введённое ещё Петром Великим в ранг государственной политики и опробованное железной волей Екатерины II, верно действовало уже почти  сотню лет по всем землям нашей империи, приносило славу и умножало величие государства российского. Оттого умнейшие головы со всей Европы почитали за честь служить русскому царю,  старались во что бы то ни стало определиться в России на государеву службу будь то по части наук и высоких искусств, инженерному или военному делу. Они, поступая ему в услужение, поначалу стремились только набрать капиталу в варварской стране, а затем убраться восвояси. Но выходило, как правило, неизменно по-иному. Послужив и узнав народ, они оставались в России. За короткое время, узнав поближе Россию, свыкшись с ней, привозили с собою из заморских стран и дальних  земель свои семьи, а то и просто роднились со здешним дворянством и купечеством, принимая за свои обычаи и нравы нового Отечества.  Примеров тому множество. Только здесь, на Чёрном море, во времена нашего повествования служили царю и новому Отечеству верою и правдою адмиралы Грейг, Кумани, Деребас….

Сей феномен земли русской остаётся неразгаданным и по сей день, являясь предметом долгих и ожесточённых споров. Ведь какой ещё народ в мире смог бы заставить своих завоевателей думать, говорить на своём языке, жить по своим традициям и законам, да ещё и служить порабощённым не жалеючи живота своего! И это после трёхсот лет беспроглядного ига! Прошло всего каких-то триста лет, а не стало монголо-татарских завоевателей! Они исчезли, растворились в русском народе, на бескрайних просторах его земли. Лишь несколько раскосые глаза да немного зримые скулы русских лиц напоминают о столетиях тяжкой неволи, несут память о грозных и свирепых завоевателях родимой стороны.

Однако вернёмся к нашему повествованию. Казарский, как и Стройников, были людьми глубоко и искренне верующими. Истоки их веры брали своё начало от матерей. Ещё в колыбели они впитывали православие с молоком матери и начинали искренне веровать в Святую Троицу: Отца, Сына и Святого духа. Затем понемногу, изо дня в день богатство ребяческих душ росло, обретая крепость клинка дамасской стали. Оно пронизывало насквозь все стороны жизни и дела каждого русского, будь-то князь или простой мужик. Поэтому законы православной веры, все святые и равноапостольные и все праздники церковного календаря русской православной церкви чтились и свято отмечались всем крещёным людом.

Но новогодние праздники и Рождество Христово в православной России - это особые праздники, в которых без особенного труда весьма зримо угадывались языческие обряды и обычаи, дошедшие до наших дней со времён седины глубокой воли грозного Перуна. Да и как было не ожидать празднеств, если они растягивались на две недели кряду. Их невозможно было не дожидаться, а тем более не любить. Ведь начинались народные гуляния: и гадания, и хождение ряженых, и непременное застолье даже в самой небогатом доме… Пусть только к празднику на рождественский стол, но неизменно двенадцать блюд хозяйка накрывала. А потому веселиться можно было с утра  до самой ночи и обратно до утра, что с превеликой радостью и делали! Да как делали, да как ещё веселились…

Ряженые, колядки, щедровки… Это вообще невозможно описать словами. Чтобы  прочувствовать и хоть бы немного постигнуть дух Рождества по-русски и уразуметь, отчего славяне так любят это лицедейство, нужно самому вместе со всем вертепом,  хотя бы разок пройтись,  облачившись в костюм ряженого, по всей улице, не пропустив ни одного дома, зайти в него, спеть коляду и сплясать. Повсюду в открытые двери слышны поздравления и пожелания друг другу на наступивший год, отовсюду доносится весёлое пение обитателей Матросской слободы, с Холма Беззакония… Блаженые хозяева, выслушав рождественские песни, щедро одаривают ряженых различной едой, многообразными сластями, всяческими лакомствами и… мелкой денюшкой. Довольны все: ряженые - собранной данью, хозяева – ожиданием непременного счастья и благополучия в наступившем году.

Поэтому вряд ли можно было бы найти хоть одного человека во всём Севастополе, который не ждал бы наступления новогодних праздников и Рождества Христова. Да что там в Севастополе, по всей земле русской не было ни старого, ни младого, который не дожидался бы с великим нетерпением наступления новогодних празднеств и рождественского торжества!

Но когда-то всё заканчивается и вот, наконец, закончились рождественские праздники 1829 года. Гуляния пронеслись ураганом по улицам города, оставив в памяти городских жителей и матросов  только лишь воспоминания об участии в исступленных языческих  обрядах, да  невероятные истории, различные рассказы и просто откровенные байки, рассказываемые как матросами, так и господами офицерами. Только матросы делились своими похождениями на баке, жадно и глубоко затягиваясь крепким ядрёным самосадом и усердно пыхтя глиняной трубкой, а господа офицеры – в кают-компаниях за табльдотом. Правда, теперь к пересудам об отжитом времени среди служивого люду добавлялись разговоры о войне. А в Артиллерийской бухте  на рыбном  базаре среди торговых рядов матросские бабы с полным знанием дела толковали о небывало тёплой зиме, как знамении свыше -  к большой беде: к неурожаю и большой крови!

Да, зима в Севастополе упорно отказывалась войти в своё право. После нескольких слегка морозных и почти бесснежных дней в ночь на седьмое января всё-таки выпал тонкий шар снега, который немного продержался и под воздействием установившегося южного ветра, принесшего опять неестественное для этого времени года тепло, быстро растаял. Жаждущая земля моментально приняла его, а ветер, словно по мановению волшебной палочки лишил жизненной влаги так и не успевшую вдоволь напиться сухую крымскую землю.  На деревьях почки начали наливаться, зреть, угрожая в скором времени распуститься. Обычно цветущий где-то в конце февраля миндаль, коварно обманутый теплом с южных направлений, принялся несколько робко распускать свой цвет. Старики говорили, что это не к добру, потому что вслед за тёплыми ветрами обязательно задует свирепый степной норд и побьет весь цвет. Февраль в Крыму, да и добрый кусок марта - самые непредсказуемые дни.

В один из таких дней к Казарскому прибыл посыльный от Стройникова и передал, что капитан "Рафаила" в виду неотложных дел по службе отозван из отпуска и будет находиться на борту фрегата, спешно готовя корабль к выходу в море. Семён  просил Казарского сегодня вечером быть дома и никуда не отлучаться, так как он должен зайти за ним и они, будучи приглашёнными, вместе отправятся  на ужин к Гердт.

Казарский сразу взял в толк, что сегодня вечером на ужине, вполне возможно, должно решиться уж давным-давно решённое: пройдут будто бы как смотрины, где Стройников станет просить у родственников Анны  Сергеевны  её руку и на что неизбежно получит их согласие. До сего времени он как-то совершенно спокойно относился к ухаживаниям своего товарища за Гердт, стараясь  отгонять неприятные для себя мысли. И нужно признаться, что это Казарскому удавалось. Александр, превосходно все понимая своим умом и реально оценивая свои ничтожные шансы на успех, всё же,  где-то в глубине души, питал пусть и слабую, но надежду на то, что  Анна  Сергеевна чутка и  внимательна лишь к нему. Иными словами, к Стройникову знаки внимания выказывались Гердт лишь единственно в силу своей интеллигентности, полученного превосходного воспитания и урожденного добросердечия. А по сему, вот так взять и разом положить конец ухаживаниям славного офицера, известного своей храбростью всему флоту, ей просто никак невозможно. Да и к чему огорчать друга…

Сердце Казарского решительно отказывалось понимать происходящее. Оно при мысли об ошибочности суждений по настоящему поводу само рвалось из его груди, настоятельно призывало к решительной борьбе за право обладать той, которую он в своём сердце уже мысленно, и не один раз, нарекал своей единственной и неповторимой. С  Гердт  он был готов разделить поровну все радости и горести века, кои достанутся на их удел. Он был готов идти об руку вместе с ней по всей их долгой или кратковременной жизни: изо дня в день, из года в год, в богатстве или нищете, в полном здравии или в глубоком недуге до самого конца, до самой берёзки…

Однако  его трезвый рассудок, его разум твердили совсем иное. Здравый смысл требовал от Казарского остановиться и не совершать не обдуманных и не выверенных поступков. "Ты опоздал, Сашенька, ты упустил своё счастье и теперь его уж, доподлинно, что не вернуть! Единственное, что ты ещё можешь успешно содеять, так это навсегда лишиться близкого единственного друга. Так что давай же, дерзай, дружище!" - не то успокаивал, не то, наоборот, подстрекал к каким-то необдуманным действиям Казарского его воспалённый разум. Однако закреплённая многолетней военною службою  его способность мыслить и рассуждать трезво при любых обстоятельствах взяла верх над его чувствами и волнениями.  Он уже мысленно приготовился услышать из уст той, которую до сего дня считал своей суженой, согласие на предназначенное ей Семёном Стройниковым предложение в присутствии всех её родственников и его, как шафера, предложение.

Казарский никогда не считал себя фаталистом, подобно тому, как это было модно считать в те дни среди дворянских недорослей. Скорее наоборот,  он полагал недостойным образованному человеку плыть эдаким бревнышком по реке Жизни в робком ожидании, к какому, наконец, берегу прибьет тебя течение. Будучи верующим человеком, Казарский искренне верил, что все препятствия уготованы Всевышним для человека, чтобы он сам боролся за своё счастье, добивался права быть удачливым и имел шанс сделать верный выбор в своей фортуне. Господь никогда не возложит на плечи чада своего испытаний более, чем тот способен достойно вынести и с честью преодолеть. Конечно, что каждому судьба была определена  ещё при его  рождении, но Бог даровал право самому человеку выбирать, к какому берегу ему и когда пристать. В этом Казарский видел смысл своего бытия,  всегда полагаясь на Божье благословение в правом деле и исключительно на свои силы. А по сему, решать свою фортуну за счёт счастья любимых и близких его сердцу людей Александр Петрович не имел никакого ни людского, ни божественного права.

Порассуждав какое-то время таким образом, Казарский успокоился и стал дожидаться прихода своего друга. Вскоре звонок в передней оповестил, что Стройников уже прибыл. Казарский вышел к нему навстречу и вскоре друзья живо помчались в экипаже по Екатерининской к рынку, что был в Артиллерийской. В эту пору года, да ещё и вечером, было мало надежд найти на вечернем рыбном рынке хотя бы одну запоздалую  цветочницу с приличествующими для господ офицеров цветами. Предчувствие фиаско с букетом цветов не изменило уму Казарского и он хотел было предложить Семёну приобрести в кондитерской лавке у Дворянского собрания сладостей для дам. Но разгорячённый Семён, не слыша слов друга, распорядился извозчику ехать дальше в поисках цветов:

- Давай-ка, братец, на Холмец к цветочницам, да живее!..

Экипаж, запряжённый тройкой сильных сытых лошадей, тут же ринулся с места и полетел птицей вверх, по Рыбной улице, мимо Большой Морской, на Холм Беззакония.

* Продолжение следует