"Потомству в пример". Глава VI. Взятие русскими войсками крепости Анапа. Казарский во главе отряда кораблей направляется в Одессу. (Продолжение 2)

До слуха светлейшего доносилось бравое пение русских солдат, разудало исполнявших старинную солдатскую песню:

                    Мы в фортеции живём, хлеб и воду пьём;
                    А как лютые враги придут к нам на пироги,
                    Зададим гостям пирушку, зарядим картечью пушку…

- Allez voir, mon cher,  узнайте у командующего, вышли ли на левый фланг назначенные мною полковые колонны. Да скажите, чтобы полковник Перовский побыстрее заканчивал своё дефиле по этим лощинам. Туман начинает расходиться, и хорош будет тот командир, если примется развёртываться во фронт на виду у неприятеля, – сердито произнес светлейший князь Меньшиков  подъехавшему к нему офицеру с зелёным плюмажем на шляпе и белом мундире.

- Неприятель ещё далеко,  ваша светлость. По одобренной вами диспозиции …

- Диспозиции, -  желчно вскрикнул князь, - а это вам кто сказал?.. Извольте делать, что я вам приказываю.

- Слушаю-с! 

Ночной туман к утру на высотах оставил только иней, переходивший на солнце  в серебряную  росу. В лощинах же туман по-прежнему расстилался густым молочно-белым морем и не позволял разглядеть, куда направлялись войска. Над высотами было чистое темно-синее, совсем не летнее небо с выросшим ярким огромным диском солнца. Впереди, далеко, на том берегу бухты Круглая, виднелись выступающие холмы, покрытые диким кустарником и южными низкорослыми дубами.

В это время позади Меньшикова послышались звуки воинских приветствий. Голоса  здоровающихся солдат накатом быстро приближались к князю, из чего становилось понятно, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда раздалось приветствие ротной колонны, проходившей мимо светлейшего, князь отъехал в сторону и, сморщившись, оглянулся. По дороге неслись десятка два всадников. Один из них - пожилой, довольно плотного сложения офицер с полковничьими золочёными эполетами, в чёрном запылённом мундире с белым султаном на вороном коне, отчего смотрелся одним целым со своим превосходным орловским скакуном, увидев главнокомандующего, направился к князю Меньшикову и, осадивши коня в нескольких шагах от светлейшего, молодцевато, словно на строевом плацу перед началом строевого смотра, салютовал ему. Прогалопировав несколько вёрст, Перовский был разгорячен и  разрумянился от быстрой езды.

- Отчего не изволите начинать штурм? – поспешно обратился к полковнику князь с нескрываемым раздражением. – Время штурма определено, на который час, а вы ещё не вывели войска на позицию!

- Поджидаю, ваша светлость, когда соберутся все колоны, да и с моряками из-за тумана связи нет. Несогласованность действий, порой от неведения правой руки, что творит левая, чревато ужасными последствиями… - отвечал князю офицер, почтительно наклонившись перед любимцем царя.

Князю ответ не понравился, хотя он и сам отлично понимал, что виной всему сильнейший туман, который ещё совсем недавно был союзником русских.

- Это на армейском смотре не начинают парада, пока не прибудут все полки, – раздражённо, почти что со злостью, сказал главнокомандующий князь Меньшиков, в упор смотря своим немигающим взглядом на Перовского.

- Вы, как всегда, правы, ваша светлость, оттого и не начинаем, пока не соберутся и не займут свои места согласно указанной вами диспозиции все полковые колонны. Ведь мы, как вы изволили справедливо заметить, не на параде… - выговорил  Перовский ясно и отчётливо, почтительно склонив голову к светлейшему.

- Полковник, сейчас время действий, а не пустых препирательств, – отрезал Меньшиков, уловив в голосе пехотного начальника ехидство и лёгкую иронию по отношению к себе. Однако, сдержавшись, он с подчёркнутым терпением и выдержкой, тем не менее, одновременно властным и не терпящим никаких препирательств тоном, продолжил: -  Сейчас каждая минута, затраченная впустую, стоит многих жизней и отодвигает от нас так желанную победу. С Богом, ступайте, да более не мешкайте, – выговорил ему Меньшиков.

- Ma foi, prince, nous ferons ce qui sera dans notre possibilite!  – ответил полковник, возбуждая усмешку своим дурным французским выговором у офицеров свиты светлейшего князя.

В это время мимо Меньшикова проходили ротные колонны Керченского  и Азовского полков, которые, завидев главнокомандующего, приосанившись, принимали молодцеватый вид и начинали без команды колонных командиров, разом, четко отбивать ногу, чеканя каждый шаг, приближаясь всё ближе и ближе кто к своей славе, а кто к своей смерти. Никто из них и не задумывался, что все они своим твёрдым шагом, своим штыком и пороховым дымом, замешанным на русской крови, сегодня чеканными буквами впишут новую яркую страницу в историю Великой России.  Минует ещё совсем немного времени и громом раздастся команда ротного командира: "Ребята, вперёд! За Веру, Царя и Отчество!".  Славное раскатистое русское "Ура!" вмиг перерастёт в страшный рёв, с которым будут уничтожать супостата на своём пути Отечества верные сыны – дети единой и неделимой Российской империи.

Отдав свои последние указания Перовскому, светлейший со всей своей свитой и штабными офицерами направился на мыс, откуда было удобно наблюдать за ходом высадки десанта с моря и штурмом крепости моряками.

А пока, исполняя волю светлейшего князя Меньшикова, Перовский отдал приказ начать бомбардировку крепостных укреплений и начать подготовку к штурму. Артиллерийская канонада должна была послужить сигналом на корабли для начала высадки десанта.

Надрывающе забили барабаны и заиграли горны к началу артиллерийской атаки. На редутах всё ожило, пришло в движение. У орудий замелькали артиллеристы: одни подносили пороховые заряды, другие засыпали порох. Третьи забивали пыжи и ядра. Тут же стояли наготове вёдра с уксусом для охлаждения стволов. Командиры редутов отдали последнюю перед стрельбой команду:

- Зажечь фитили, снять свинцовые фартуки с запального отверстия орудий!

Отовсюду послышались доклады о готовности расчётов открыть по врагу огонь. Наконец, раздалась долгожданная команда "Пли!..". И тут всё кругом загрохотало, окуталось пороховым дымом. Жерла осадных орудий одно за другим из своих открытых пастей начали изрыгать огонь, вместе с которым к крепости с диким свистом и гулом понеслись огромные, разрушительные бомбические снаряды. Вздрогнула, застонала земля, разнося свою боль по округе громким эхом. Откатившееся назад орудие охлаждали, забивали заряд, прицеливались и снова стреляли, стреляли, стреляли…

А днём раньше "Соперник", как обычно, вёл бомбардировку восточной части крепости и города. В фортах крепости, выдержавших жестокую двухнедельную бомбардировку с суши и с моря, то там, то здесь начались сильные пожары, которые не успевали тушить. Даже дождь не спасал Анапу от взрывов артиллерийских погребов, отчего восточная часть стены дала глубокую трещину и вскоре обвалилась. На "Сопернике" прекратили бомбардировку крепости. От мортиры, обильно охлаждаемой уксусом, шел удушливый едкий пар.

- Ну вот, господа, малая капля воды гранит точит, а наша "Матрёна Ивановна" турецкие фортеции перемалывает! Да ещё как перемалывает, господа! Любо-дорого посмотреть, – радостно воскликнул Казарский, обращаясь к офицерам корабля,  находящихся рядом с ним на баке, у мортиры.

- Так точно, господин капитан, виктория, настоящая виктория! Если бы мне кто-то сказал ещё совсем недавно, что наш антикварный кораблик, как "Соперник" со всего единственной мортирой, такую тартарары  сотворит туркам, я бы ни в какую не поверил! – восторженно выкрикивал мичман Панкратов.

Ликовали и матросы. 

Лейтенант Должиков обратился к Казарскому:

- Александр Иванович, а ведь и правда, неожиданный для турок карамболь  удался от наших канониров. Так не разрешите ли вы отметить команду успехом нашего дефиле с фейерверком перед глазами супостата и на виду неприятеля двойной чаркой?

- Отчего же и не отметить, но ведь это ещё только начало дела. Думаю, что на завтрашнее утро светлейший назначит генеральный штурм, в коем и нашему брату придётся принять участие. Кстати, сколько охотников вы записали в штурмовую команду, Владимир Дмитриевич? – вдруг вспомнил Казарский приказ адмирала о подготовке штурмовых команд. – И кого вы назначили им командиром?

- Просил разрешения идти на стену мичман Селиверстов, а с ним тридцать нижних чинов. Более выделить не можем, так как по штату у нас всего и сотни не наберётся. Ходовую вахту нести и так будет весьма каторжно, – отвечал Казарскому старший офицер.

- Добро, Владимир Дмитриевич, быть по сему. Только мне список охотников подать не забудьте, – согласился с ним Казарский, но заметил, что Должиков от него всё не отходит, а, по всей видимости, желает ещё что-то сказать.

- Владимир Дмитриевич, вы хотите чего-то по службе или так? – произнёс Казарский.

- Точно так, господин капитан, и по службе, и просто так, – негромким и вместе с тем прекрасно слышимым голосом, стараясь сохранить спокойствие и не выказать своего волнения, проговорил Должиков.

- Тогда отойдём в сторонку, Владимир Дмитриевич, – ответил ему Казарский, и они отошли к борту.

- Так я вас участливо слушаю, Владимир Михайлович. У вас какие-то сомнения насчёт охотников? – заботливо спросил Казарский своего старшего помощника.

- Именно, господин капитан, сомнения в целесообразности назначения командиром отряда мичмана Селиверстова.

- Отчего сомнения?

- Он, однако, весьма молод для такого дела, – отвечал Казарскому лейтенант Должиков.

- А у нас все офицеры на корабле весьма молоды. Только вы, дорогой Владимир Дмитриевич, да я, кому уже скоро тридцать будет. Нашего штурмана, реликта флота российского поручика Попова я в счёт не беру. По любому ему быть на корабле, надеюсь это вам понятно, господин старший офицер, – хладнокровно объяснял Казарский, не сводя глаз с флагманского корабля.

- Вот поэтому я считаю необходимым лично возглавить охотников с нашего "Соперника"… - наконец проговорился лейтенант Должиков о своём желании. – В случае моего успешного выхода я смогу рассчитывать на продвижение по службе. И так засиделся в должности довольно. Полагаю, что в моём желании ничего предосудительного нет, а по сему, упрекать меня никто за это не посмеет.

Должиков замолчал. Казарский пристально посмотрел в глаза своего старшего офицера, которого, как ему казалось, он сумел изучить со всех сторон и знал лучше, чем самого себя. Тут он поймал себя на мысли, что лишь только считал, что знает Должикова. "А считать, что знаешь – это вовсе не означает, что действительно знаешь, тем более человека. Не зря говорят, что чужая душа – потёмки. В своей-то разобраться сил подчас не хватает…" - подумал Казарский и сказал Должикову:

- Добро, Владимир Дмитриевич. Ваш выбор, ваша воля. Лишь бы живым да целым с этой переделки возвратились…

- Даст Бог – останусь здравствовать, Александр Иванович. А приберёт к себе – знать, судьба такая и от неё никуда ты уж не уйдёшь… - спокойно, как-то неестественно спокойно, почти обречённо ответил Казарскому лейтенант.

Казарский от этих слов лейтенанта ощутил, как у него по спине пробежал необычный холод. Тогда он этому не придал никакого значения, но потом, на следующий день, узнав, что лейтенант Должиков убит при штурме крепости, он вспомнил этот странный холод и понял, что это было прикосновение  смерти. Этого Казарский уже не забудет никогда. Будучи отравленным, умирая в Николаеве, он ещё раз ощутит этот холод и вспомнит эту минуту.

Но это было вчера, а сегодня лейтенант Должиков вместе с охотниками, услышав с берега, сокрытого от взора туманом, артиллерийские раскаты, неестественно громким голосом скомандовал сидящим на вёслах:

- Отваливай!

- Ну, с Богом, браточки! Да сохранит вас Господь! – доносилось вслед осенённым крестным знамением, удаляющимся на корабельном баркасе охотникам. –  Надавайте басурманам по шеям!.. Покажите им кузькину мать!..  Вертайтесь целыми…

Как и от "Соперника", так и от всех кораблей эскадры ушли  шлюпки со штурмовыми на их бортах командами.

Большие корабельные баркасы на вёслах пошли к крепости и чем ближе подходили к берегу, тем ярче озарялись лица русских матросов и офицеров.

Светлейший князь Меньшиков с генералами и штабными полковниками избрал себе место наблюдения за штурмом на мысу, на батарее, чтобы следить и за высадкой десанта. Глядели в позорные трубы, как из темноты быстро выплывали баркасы, устремляясь к берегу, к пролому с восточной стороны, где обвалилась часть стены. Первый баркас с громким шорохом врезался в берег, второй, третий… Охотники с грохотом скатывались с баркасов, потащили лестницы, полезли наверх. Но лестницы не доставали доверху даже в проломе. Люди взбирались на спины друг другу, карабкались по выступам, цеплялись за любой камешек, лишь бы только подняться. А навстречу им летели камни и брёвна, лились кипяток и кипящая смола. Раненые срывались  с высоты и падали под стену. Несколько баркасов, подожженных брандскугелями, пылали на берегу, несколько медленно догорали за линией прибоя, уходя умирать в море.

Князь жадно глядел в позорную трубу. Когда пороховым дымом застилало место боя - совал трубу под мышку и начинал  вертеть золотые пуговицы на своём мундире. Пару уже успел оторвать прямо с "мясом". Лицо его делалось землистым, губы черными, глаза вваливались…

- Ну что же это такое, что такое! – глухо повторял, дергал шеей и поворачивался к штабным. – Опять снарядов пожалели!.. Бери голыми руками… Нельзя же так, господа!

Один из старых полковников, участвовавший ещё в войне 1812 года, закрывая глаза, тихо отвечал:

- Господь милостив, возьмём сегодня крепость.

Меньшиков, широко, словно на мостике флагмана, расставив ноги, опять прикладывал подзорную трубу к левому глазу.

Множество раненых и убитых валялось под стенами. Солнце уже было высоко, задёрнуто небольшими кудрявыми облаками, к которым поднимался дым горящей крепости. Но по всему было видно, что пожар заметно слабел. То ли уже всё выгорело, то ли туркам удалось его погасить. Новый отряд охотников. Подойдя к берегу, кинулся на лестницы. У всех в зубах горящие фитили - выхватывали из мешков гранаты, скусывали, поджигали и швыряли. Кое-кому удалось засесть в проломе, но оттуда противник открыл шквальный ружейный огонь. Турки упорно  сопротивлялись. Пушечные удары по штурмующим, треск гранат, выстрелы ружей то затихали, то снова разгорались с новою невиданною силой. Так длился уже седьмой час штурма.

Казалось, все надежды, судьба славных начинаний - в упорстве этих маленьких человечков, суетливо двигающихся на лестницах, передыхающих под выступами стен, стреляющих, хоронясь за кучи камней от турецкой картечи и пуль… Помочь ничем нельзя. Батареи на берегу, корабельная артиллерия вынуждены бездействовать и только  молча наблюдать за происходящим. Были бы в запасе еще тысяча матросов-охотников да баркасов с дюжину, чтобы перевезти их. Так свободных баркасов не было, не было и лестниц, не хватало гранат, не было на кораблях свободных людей!..

- Ваша светлость, прошли бы в шатёр, отдохнуть хоть малость, откушать… Что сердце зря горячить… Отобедать уж давно пора, а вы ещё и не снедали…  - говорил бабьим голосом какой-то генерал из свиты князя.

Меньшиков, не отрывая подзорной трубы от глаза, нетерпеливо оскалился. Там, на стене, появился высокий худой седобородый старик в тюрбане на голове. В одной руке он держал свою кривую турецкую саблю, а в другой - красное знамя с полумесяцем, которым увлекал за собой янычар. Показывая саблей вниз, на русских, широко развёл рот – по видимости кричал. Он оттолкнул одного, ударил саблей другого матроса, тяжело полез вниз по камням, по уступам в пролом. За ним туда скатилось десятка три -  четыре турецких солдат. В проломе сбились в яростную кучу и русские, и турки. Никто не хотел отступать. Да и отступать было некуда, только вниз. Человеческие тела как кули летели к подножью стены… Князь опять закряхтел длинным протяжным стоном, похожим на вой раненого зверя.

- Этот старик их главный мулла и посланник султана. Я с ним встречался при дворе у султана в Истамбуле.

Турки быстро овладели проломом, защёлкали оттуда из ружей, сбегали по лестницам вниз и бросались на матросов со своими ятаганами. Высокий старик продолжал стоять в проломе и махать руками, топать ногами. Словно петух.

- Турок осерчает, так ему и смерть не страшна, – задумчиво произнес генерал Любомиров.

Остатки штурмовых команд отступили к воде, к баркасам. Там какой-то человек в залитой кровью белой рубах и с наспех перевязанной головой дрался, отгонял матросов от лодок, навалившись на нос баркасов, отпихивал их в море.

Шесть баркасов с охотниками, сгибая вёсла дугою до сухого их треска, неслись сломя голову наперегонки к крепости. Это был последний резерв судов Черноморского флота. Завидев подмогу, матросы воспрянули духом и сгрудились возле человека в окровавленной рубахе, который, не раздумывая и не дожидаясь подхода резерва, повёл их опять на стену.

Турки, обнаружив приближение свежего противника, быстро устремилась к пролому, стараясь спрятаться от русских, но только лишь малая их часть успела добежать до стены. Все янычары были заколоты и зарублены в кратковременной схватке с подоспевшими русскими матросами. И снова со стен полетели вниз камни и бревна. Полилась кипящая смола. Снова русские полезли на лестницы. Меньшиков внимательно следил за человеком в окровавленной рубахе и с перевязанной головой, который теперь, первым взобравшись на стену, схватился в яростной сабельной драке с тем самым турком. Вот он ловко увернулся от выстрела турка и проткнул его насквозь своим клинком. Офицер подхватил триколор и укрепил его на одном из зубцов стены.

Затем еще некоторое время его красная от крови рубаха мелькала между зубцами на стене, где отбивали атаки турков. Вскоре Меньшиков и вовсе потерял из виду героя - было плохо видно в подзорную трубу. Огромное раскаленное зарево южного заката разливалось на горизонте за крепостью.

- Ваша светлость, а ведь турки белый флаг выкинули! – радостно доложил князю его флаг-офицер.

- Давно уж им пора бы сработать сие, а не фиглярничать, аки в балагане! Чай, уже пятнадцатый час бьёмся. - И обратившись к адъютанту, произнес: – Узнайте, кто сей герой с флагом, что на стене турецкого агу сокрушил. Жив ли? Ранен ли? А уж, коль  ранен, то проследите, чтобы ни в чём нужды не ведал. Да лекаря моего ему дайте, а то от безделья да еды господской скоро его немецкая рожа распухнет и, не ровён час, треснуть может. Герою же столоваться с моего стола. Жду доклада, ступайте!

Так сбылась мечта Михаила Семёновича Стройникова.

* Продолжение следует