"Потомству в пример". Глава XIX. Начало кампании 1829 года. Истребление русской эскадрой в Пендераклии новостроящихся турецких кораблей. Месть Османа-паши Черноморскому флоту – пленение «Рафаила» со всей его командой. (Продолжение 5)

При других обстоятельствах "Рафаил" уже давно миновал бы опасную близость Босфора и, не найдя у Пендераклеи отряда Скаловского, отправился бы к Кавказским берегам, а тут и определить своё местонахождение можно было только по математическим исчислениям штурмана. 

11 апреля 1829 года, то есть на четвёртый день после выхода фрегата в море, к исходу дня погода испортилась окончательно. Плотная стена мелкого противного дождя ограничивала видимость до двух кабельтовых. По исчислению "Рафаил" находился где-то недалеко от Пендераклеи. Стройников, несмотря на нечеловеческую усталость и промозглую сырость, не покидал капитанского мостика.  Это не было каким-то подвигом. В то время капитаны всех стран не считали допустимым  доверить свой корабль даже старшему офицеру или помощнику.

Усталость, не столько физическая, сколько внутренняя, одолевали Семёна Михайловича. Стройников начинал нервничать: неблагоприятный ветер, отсутствие своих кораблей – всё это внушало ему дурное предчувствие. Ко всему прочему ветер утих и над ночным морем воцарился штиль. Ближе к рассвету на зеркальную морскую гладь начали ложиться густые клубы весеннего тумана, который с каждой минутой становился всё гуще и беспросветнее.

Паруса, не найдя свежего ветра, беспомощно висели и едва-едва колыхались от чуть заметного покачивания корабля. Вдруг, почуяв лёгкое прохладное дыхание весны, слегка  стеснительно забившись, точно в судороге, и даже несколько раз хлопнув,  как бы давая знать капитану, что ветер жив, паруса опять безвольно обвисали, становясь похожими  на огромные свежевыстиранные кусы холста. От этого Стройникову на душе становилось ещё тоскливее и тревожнее.

"Уж не к беде ли…" - начал подумывать капитан, но старался отгонять от себя нечистые мысли. - "Наверное, стоит Богу помолиться и успокоиться. Ведь никогда ещё не было со мною такого, чтобы я страшился незримого врага. Где он?". И сам же себе отвечал: "А ведь враг-то проклятый в тебе самом сидит! В самое сердце залез, окаянный!"

Стройников попытался  проговаривать про себя  "Отче наш…" Однако навалившаяся на капитана усталость мешала ему сосредоточиться и молитвы не получалось. Стройников пробовал ещё и ещё, но все его попытки были тщетными. "Господи! Как же я устал от всего этого. Когда же наступит конец этим мучениям? Вот взять бы и разом со всем покончить… А интересно, как там  Анна? По всей вероятности, посчитала меня лжецом или того хуже – трусом, что в присутствии  родственников перепугался и не попросил её руки. Трус – не трус, а глупец уж точно! Скорее бы в Севастополь…" - думал Семён Михайлович и всё глубже погружался в свои думы, из которых одна была тяжелее другой. Кроме того, усталость брала верх над могучим телом капитана "Рафаила", продолжая своё предательское дело.

Наконец, Стройников сдался.  Не имея более сил выносить гнетущее тело и сердце утомление, он подозвал к себе вахтенного офицера и тихо, усталым голосом сказал ему:

- Господин лейтенант, я спущусь в каюту немного отдохнуть. До берега далеко, на море полный штиль и туман, который продержится самое малое часов до восьми – девяти, и это не позволяет надеяться на форс-мажорные обстоятельства. Но, если что, не опасайтесь сразу дать знать.

И Стройников тяжёлой походкой спустился вниз, оставив  в последний раз свой капитанский мостик, не подозревая, что он сам сделал роковой шаг навстречу печальному уделу. Хотя, невзирая на нечеловеческую усталость,  останься он в тот момент на мостике, что бы от того смогло бы измениться?..

Турецкие адмиралы в эти минуты чувствовали себя ничуть не лучше. Они страшились встречи с русским отрядом, как чёрт ладана. Осман-паша находился в тяжёлом предчувствии поражения в ещё даже не обозначившейся баталии и успокоить его не могли ни внушительная численность кораблей и пушек на них, которых было значительно больше, чем у русских, ни любимый и верный шут Пезавенг, что был ему вернее самой верной собаки.

- Убрать все паруса, оставив только марселя! Изготовить все орудия к бою, расчётам отдыхать по местам расписаний! – сорвавшимся на фальцет голосом приказал адмирал всех морей. - Передать на корабли семафором не расходиться, держать своё место в строю.

Матросы, перенявшие тревогу своего начальника, стояли по местам, готовые к любому повороту событий в каждую минуту. Они как никогда чётко исполняли команды своих мачтовых офицеров и с ловкостью настоящих обезьян взбирались на марсовые площадки, салинги. Оттуда матросы стремительно, рискуя каждую секунду сорваться и упасть вниз с головокружительной высоты, разбегались по реям, обвязывая и крепя убранные паруса, потравливая или отпуская шкоты и брасы.  

Туман был настолько густ, а адмирал так часто менял курс, что никто не мог понять, куда идёт эскадра, то ли обратно в Стамбул, то ли в Сизополь, в лапы к русскому медведю. Только Осман-паша знал, что его корабли продолжают сновать в районе между Пендераклией и Акчесаром в ожидании чуда. Он также знал, что русские корабли, предав огню Пендераклию и Акчесар, разрушив крепостные укрепления и уничтожив все новостроящиеся корабли, давно ушли из этого района. Теперь они точно уже не скоро здесь появятся.

Во избежание излишнего растягивания строя и возможности столкновения судов, а также для удобства командования Осман-паша приказал перестроиться в две кильватерные колонны. Во главе первой стал он сам, во главу второй назначил командующего черноморским флотом, ослабленного тяжким недугом и прожитыми годами Ахмета-пашу.

Эскадра, едва захватывая слабенький верхний ветер бом-брамселями,  медленно  продвигалась вперёд к неизвестности своими двумя кильватерными колоннами. Во главе первой колонны стоял корабль адмирала всех морей Османа-паши "Селимие" со ста десятью искусно отлитыми пушками,  украшенными вычурной арабской вязью: "Гнев аллаха". Во главе второй – адмиральский "Реал-бей", на котором было  семьдесят четыре ствола отличной работы и хворый командующий турецким черноморским флотом Ахмет-паша.

Время в тумане текло как нельзя медленно и однообразно. От этого матросы уставали быстрее, мёрзли и, вопреки запрету приказа Верховного адмирала Порты, под одинаковые рубахи всё же осмеливались поддевать свои "вшивники" - различные шерстяные безрукавки, короткие куртки из овчины с обрезанными, а то и просто с оторванными рукавами. Осман-паша видел это, но не считал возможным сейчас бороться с ослушниками. "Шут с ними, пока не время… Сейчас бы русских не встретить в этом молоке…" – только и успел подумать Осман-паша, как с бака донеслось:

- Вижу корабль! Прямо по курсу в дрейфе русский корабль. Дистанция – три кабельтова! – истошным голосом прокричал сигнальщик с марсовой площадки фок-мачты.

Верховный адмирал выхватил  зрительную трубу у вахтенного офицера и прямо впился в этот корабль. Да, это был русский боевой фрегат и, судя по всему, только что построенный. Опытному моряку, чтобы определить возраст и состояние корабля каких-либо особенных свидетельств не требовалось. Достаточно было взглянуть на корпус и рангоут  беглым взглядом. Но тут Османа-пашу повергла в ужас первая мысль, которая пришла ему на ум: "А что, если в тумане скрывается целая русская эскадра… Тогда боя будет не избежать! Хорошо, если кончину найду в этом страшном бою, а то, сохрани аллах, опять позор поражения и тогда уж точно лютая смерть…" И Осману-паше на миг представилось, будто бы он откуда-то сверху видит растерзанное своё тело в луже крови, а отрубленную голову грызут голодные бездомные собаки прямо на набережной Стамбула. От представленной картины у него задрожали руки, в глазах затуманилось. Чтобы скрыть своё замешательство и испуг, адмирал достал из кармана часы в серебряном корпусе и посмотрел на циферблат.

Часы показывали ровно шесть часов утра.

Армада турецких кораблей медленно выплывала из тумана и охватывала с двух сторон русский фрегат. Корабли настолько близко подошли к русскому, что уже и без подзорной трубы можно было увидеть его три мачты, разглядеть мечущихся у орудий матросов - русские тоже увидели врага и начали скорую подготовку к бою.

- Нет, - успокоился верховный адмирал Порты, - это не эскадра и даже не русский дозор. В дозоре, как правило, должно быть два, а то и три корабля…. Нет, это какой-нибудь самоуверенный мальчишка либо потерялся в тумане и отбился от своих главных сил, либо решил сам поохотиться за нашим кораблём. У русских есть хорошая поговорка – не рой яму другому, так как сам в неё попадёшь. Так и получилось.

Затем, немного помолчав, Осман-паша обернулся к капитану корабля и отдал команду своим громозвучным голосом:

- Барабанщикам бить тревогу!

Верховный адмирал Османской империи, адмирал всех морей Осман-паша  прокричал и сам изумился, откуда у него взялась былая сила голоса. Это был голос настоящего адмирала, привыкшего побеждать всех, кто мешал, а тем более угрожал спокойствию Порты и её султана – первого на этой земле после аллаха.

Барабанщики радостно, изо всех сил ударили по сухим шкурам волов огромных турецких барабанов и тревожное глухое эхо этого ужасающего боя понеслось по зеркальной глади моря. Через некоторое мгновение эту жуткую дробь подхватили на "Реал-бее", затем на следующем корабле, следующем…

По команде топчи-паши на кораблях разом откинулись вверх крышки портов , окрашенные специально кроваво-красной краской, обнажив чёрные глазницы орудийных стволов, направленных на одиноко стоящий  посреди строя турецкой армады беззащитный русский фрегат. Со стороны могло показаться, что ожидается образцово-показательная порка шпицрутенами и несчастного "Рафаила" сейчас проведут через  строй турецких кораблей… Так оно и было. Только готовилась не порка, а избиение…

- Толмача ко мне! Живо, собака, отъевшая своё жирное брюхо на господских харчах! – зашёлся нервным криком верховный адмирал Сиятельной Порты. Рассыльный со всех ног кинулся за переводчиком и вскоре переводчик стоял подле адмирала.

- Кричи русским, чтобы спускали флаг и тогда, может быть, аллах сохранит их поганые жизни. Кричи громче, чтобы хорошо всем слышно было! – уверенным голосом и с чувством собственного достоинства говорил Осман-паша.

Как блаженно входить в чувства повергнутого врага. В том, что враг повергнут, у Осман-паши сомнений не возникало никаких. Его теперь волновала совсем другая мысль, как теперь поведёт капитан русского фрегата. На его долгом веку он не мог припомнить ни одного случая, когда бы турецкие моряки приводили русские корабли, которые бы даже после обстоятельного исправления можно было использовать для службы. Тащили одни обуглившиеся дрова - и только. А вот русские частенько приводили добротные корабли турок в свои порты, отчего-то, называя их призами. А вот чтобы туркам доставить целым русский корабль, так такого ни раньше, ни на его веку не было.

Толмач орал в поднесённый ему рупор призыв к сдаче, но на корабле не было заметно никакого движения: ни к бою, ни к сдаче. Между тем, палуба русского корабля заполнилась матросами и офицерами. Адмирал уже заметил на палубе капитана корабля. Капитан заметно выделялся среди ватаги обступивших его офицеров и матросов. Он был высок и статен, его широкую грудь украшало множество орденов, наверное, полученных не в пыльных кабинетах штабов, а заслуженных на палубах военных кораблей в дыму сражений, в дальних, тяжких морских походах.

Обратившись к капитану, Осман-паша с нескрываемой радостью произнёс:

- Аллах не даст неверным уйти, как не даст сделать им ни одного выстрела. Это отлично понимает русский капитан, но ничего уже сделать не может – просто не успеет. Один взмах моей руки - и сразу же полсотни орудий извергнут губительный для неверных огонь - карающий пламень Аллаха.  Если же они всё-таки предпочитают жизнь смерти, то у них только один выход – взорвать себя самим и избавить нас от надобности их истребления.

Адмирал ещё раз поднёс к своему глазу зрительную трубу и направил её на капитана. Теперь рослый и ещё мгновение тому бравый офицер, капитан новенького сорокапушечного фрегата, выглядел совсем другим – каким-то осунувшимся, обмякшим, лишённым воли человеком. Нет в нём теперь того лоска, какой мог бы быть при других обстоятельствах. И его новенькие золотые эполеты теперь не блестят и больше блестеть никогда не будут - они потускнели навсегда.  Осману-паше подумалось, что даже если судьба и благоволила этому капитану до сегодняшнего дня, то только для того, чтобы сегодня вручить его ему как подарок для величайшего падишаха Османской империи, да продлит Аллах его дни!

Русский капитан медленно поднял свою правую руку вверх и на некоторое время задержал ее. В руке белел платок. Осман-паша весь съёжился в страшном для победителя ожидании: "А вдруг сейчас взмахнёт платком и скомандует своим комендорам: "Огонь!"? - с боязнью в душе подумал турецкий адмирал, не отводя своего пристального взгляда с капитана фрегата.

Но вот рука русского неспешно, через силу опустилась вниз и повисла, словно плеть. По последней команде капитана фрегата дрогнул обвисший, слабо трепещущийся на легком ветру Андреевский флаг, медленно увлекаемый флаг-фалом вниз.

- Абордажные команды, вперёд! – бодро скомандовал Осман-паша. – Аллах Акбар! Хвала Всевышнему, что даровал нам разум и силу победить русского без единого выстрела! Назовём этот фрегат "Фазли Аллах" и да пребудет и дальше с нами милость Аллаха!

* Продолжение следует