"Потомству в пример". Глава IX. В которой происходит знакомство читателя со старой Одессой. Казарский выполняет поручение Грейга и убывает в Анапу с военным грузом и пополнением для гарнизонов русских крепостей.

У причала свободного места не было, и пока "Соперник", "Сокол", "Ирина" и "Елена" стали на якорь на рейде карантинной гавани, ближе к Платоновскому молу. Такое решение было продиктовано тем, что в городе появились первые случаи заболевания чумой, завезённой австрийскими судами. Поэтому все без исключения прибывающие в Одессу корабли обязаны были пройти двухнедельный карантин. Команды свезли на берег и разместили в "пассажирском квартале", где они должны были находиться под наблюдением местных лекарей в течение пятнадцати дней. Казарскому удалось убедить начальство сократить срок пребывания в карантине до десяти дней.

Здания карантина были размещены на территории бывшей, или как её теперь называли, упразднённой крепости. Согласно императорскому указу от 30 октября 1793 года было решено "Одесскую крепость признать к деятельной обороне неспособной… и обратить со всеми воинскими зданиями в карантин".

Итак, немного об истории Одессы и её порта. Это знать интересно, тем более, что, будучи почти на десять лет младше Севастополя, Одесса строилась, как и Севастополь, исключительно в интересах военного флота, но, став гражданским портом, свободным для захода иностранных торговых кораблей, обогнала в собственном развитии своего старшего брата.

Войска генерал-поручика И.В.Гудовича 14 сентября 1789 года взяли небольшую турецкую крепость Хаджибей. А по Ясскому мирному договору с Турцией 1791 года России были возвращены её земли от Днепра и Буга до Днестра. Однако опасность новой войны с Турцией была не устранена. Поэтому решили построить Днестровскую линию крепостей, которая бы включала три крепости: Тираспольскую, Овидиопольскую и Хаджибейскую. Руководство строительством этих крепостей возложили на А.В.Суворова, который возглавил "Экспедицию строения южных крепостей". Проект крепости Хаджибей, по предписанию Суворова, составил инженер-подполковник Ф.П.Деволан. В обсуждение проекта крепости Хаджибей был привлечён и командующий гребной флотилией вице-адмирал И.М.Дерибас. К строительству крепости приступили 10 июня 1793 года.

Одновременно с началом строительства крепости возник вопрос, где должны быть построены порт и город на Чёрном море. Вначале Екатеринославский и Таврический генерал-губернатор князь Г.А.Потёмкин высказался за постройку порта у Кинбурна, однако из-за непригодности этого места для порта вопрос о Кинбурне отпал.

Назначенный в 1792 году командовать Черноморским флотом вице-адмирал Н.С. Мордвинов и Херсонское адмиралтейство были сторонниками постройки порта в Очакове. Вице-адмирал И.М. Дерибас и инженер-подполковник Ф.П. Деволан, получив  задание осмотреть устье Днепра, лиман и побережье вблизи Очакова, пришли к единодушному мнению, что Очаков непригоден для постройки в нём порта из-за плохого рейда, мелководья и замерзаемости лимана. Вывод был сделан один: самым пригодным местом для устройства порта и города является Хаджибей. Деволан так характеризовал Хаджибейский залив: "Доброта его рейда, а особливо грунта дна, известна была нашим мореходцам и довольно испытана прежними её владельцами (т. е турками. – Автор.)". Льды там не могут ни малейшего причинить вреда и течение воды оной занести".

К моменту окончательного решения вопроса о месте постройки порта сиятельнейший князь Потёмкин Таврический скончался. Говорят, ему помог в этом его преемник по должности генерал-губернатор П.А. Зубов. Он-то и поддержал перед Екатериной II мнение о необходимости постройки порта и города в Хаджибее. В своём рескрипте он писал: "Уважая выгодное положение Хаджибея при Чёрном море и сопряженные с ним пользы, признали мы нужным устроить тамо военную гавань вкупе с купеческой пристанью". Екатерина, возлагая ответственность за постройку порта на Дерибаса, подчёркивала: "…Работы же производить под надзиранием генерала графа Суворова-Рымникского… придав в пособие вам инженер-подполковника Деволана, коего представленный план пристани и города Хаджибей утвердив, повелеваем приступить, не теряя времени к возможному и постепенному произведению оного в действие".

Город был заложен 22 августа 1794 года, а в следующем году он получил название Одесса.

Город и порт быстро росли. Уже в 1799 году посетивший Одессу П.И. Сумароков так описывал этот юный город: "Возрастающая Одесса час от часу приобретала новые силы и распространения. Число её жителей умножалось, места для построения домов и лавок разбираемы были в великом количестве… Она по своему местоположению не только превосходит все прочие наши порты, но со временем сможет вступить в совместничество с Петербургским".

Одесса возникла и развивалась в местности с достаточно сложным рельефом. По мере роста город как-то приноравливался к нему. Названия элементов ландшафта, входивших в черту города, составили ту основу, на которую накладывались все более поздние внутригородские названия. Старейшим из подобных названий, бесспорно, является, Пересыпь.

Это многокилометровая полоса песков и ракушки, промытая морем, перевеянная ветрами, высвеченная солнцем, укутанная кое-где зелёными и фиолетовыми водорослями. И сети, гирлянды рыбачьих сетей, разнокалиберные лодочки всевозможных конструкций и форм. Такой была  когда-то Пересыпь. Предместье это, согласно преданию, основано выходцами из Сечи – запорожцами, поселившимися в окрестностях предшественника Одессы – Хаджибея.

У каменистых берегов Большого Фонтана (пригорода Одессы) часто терпели крушения корабли, и это подвигло братию Успенской церкви, а позднее Успенского монастыря, к строительству маяка напротив места нередких кораблекрушений. Дело это, однако, продвигалось черепашьим шагом и, как сообщал "Новороссийский календарь", издаваемый в Одессе, в 1821 году "по недостатку способов окончить" возведение маяка дело было передано в ведомство Одесского строительного комитета.

"Высота огня над уровнем моря – 201 фут, причём башня имеет в высоту от основания до вентилятора фонаря 92 фута. На маяке 2 паровые машины; на случай порчи действующей электрической машины имеется приспособление для быстрого введения в цепь запасной машины. При маяке – паровая система Сан-Галли для производства во время туманов сигналов…" В лоциях и по сей день называют этот маяк Одесским.

К началу описываемых нами событий в Одессе проживало свыше пятидесяти тысяч человек, и она превосходила по числу жителей такие крупные города юга России, как Николаев, Херсон и Севастополь.

Значительную роль играла в жизни города торговля. Промышленность в экономике Одессы занимала меньшее значение, так как в основном преобладали мелкие мастерские. Из крупных предприятий тогда в городе были известны канатный завод и фабрика свечей и мыла. Имелись водочные и винные заводы, табачная фабрика "Сельве" и небольшой завод минеральных вод.

Многонациональный характер жителей Одессы придавал особый и неповторимый колорит этому городу. По своему духу вряд ли по всей России, да и во всём мире можно было найти ещё один такой же город. Всё это делало интересным пребывание севастопольских моряков в  вольном городе Одессе. Однако вынужденное пребывание в карантине огорчало моряков. Хотя, правды ради следует отметить, что сам карантин расположен был в живописном месте. Пассажирские домики, числом 23, расположены были на горе и обсажены деревьями, отчего в них при самой большой жаре была приятная прохлада.

Время пребывания в карантине тянулось невообразимо долго и монотонно. Матросы занимались уборкой и благоустройством территории карантина под руководством старого садовника-француза Мишеля, который после славного победоносного 1812 года прижился в России и был привезён в Одессу графом Лонжероном для разбивки сада на его даче, что находилась рядом со старой крепостью. Здесь, в Одессе, Мишель обзавёлся семьёй. Несмотря на долгое пребывание на новой родине, Мишель, или, как его на российский манер местный люд просто звал Мишкой, так и не выучился свободно изъясняться на русском. Он страшно, до неузнаваемости, коверкал слова, гнусаво картавил, пытаясь изъясниться, но чаще так и оставался непонятым. Его дородная жена-хохлушка Матрёна или, проще, на одесский манер – Мотя, была при нём его переводчиком. Она быстро выучилась гуторить по-хфранцузьському. В случае чего Мотя всегда помогала ему быстро и  весьма вразумительно объяснить особливо докучливым друзьям, шо Мишка "вжэ нэ пье".

А Мишка и не скрывал своей лени и нежелания учить для себя такой трудный язык, как русский. Ради чего тужиться, запоминать новые словечки, которые даже сами русские не могли понять, когда он медленно и старательно начинал выговаривать странные звуки, которые он почитал за русскую речь. Зачем понапрасну тужиться, когда при нём всегда была его личный переводчик Мотя.

Но чтобы у читателя не сложилось неверное суждение о русском французе Мишке, будто бы он, Мишка, действительно, законченный ленивец или того хуже – полный дурак, который за полтора десятка лет жизни в стране не смог выучить хотя бы нескольких русских слов, справедливости ради следует отметить, что Мишель прекрасно осилил определённый объём познаний по предмету русского разговорного языка. Нет, он выучил не только несколько слов, но и множество довольно длинных  виртуозных фраз, произносимых им почти без всякого акцента. Как вы, верно, догадались, Мишка выучился артистично материться не хуже любого одесского биндюжника из торгового порта или заправского одесского сапожника.

Однако своё умение говорить по-русски Мишка не торопился выказывать в присутствии своей жены Моти. Но всё же, когда у него  нежданно-негаданно и вырывался на свободу сущий, почти что без всякого акцента местный говорок, то тогда переводчик был уже лишним. Реакция жены француза всегда была неизменно страшной, а действия разгневанной гарпии неизменно неотвратимы. Мотя, обладая могучей статью и дюжей таки силёнкой, могла не только смело в горящую избу войти и коня на скаку осадить, но и крепко хватить своей хозяйской рукой не в меру разговорившегося по-русски дерзостного мужа, чтобы тот всегда знал своё место при законной жене, почитал и помнил её  владетельную строгость и христианскую добропорядочность. Не зря вся  жизнь одесситки прошла по соседству с торговым портом, где она слыхивала от местного люду и более виртуозных мастеров этого разговорного жанра. Однако Мотя никогда этого не одобряла и всегда стыдилась сквернословия  своего муженька. Впрочем, никто из их соседей её за муженька не упрекал. Вся Карантинная слободка знала об отзывчивом сердце, незлобивой и  доброй душе жены француза.

О Моте, как и Мишке, слышали не только в карантине. Эта семейная пара была знатна во всём порту, как работники Лонжерона и портового карантина. Так вот, этот Мишка и руководил разбивкой парка не территории карантина. Ему нравилось работать с матросами, которые были хоть и не французы и не понимали французского языка, но отлично всегда понимали, что хотел от них Мишка. А главное – никогда на него не обижались, а, скорее, наоборот. Каждое его указание воспринималась дружным громким хохотом… 

Ни Мишка-француз, ни матросы  не смели предполагать, что пройдёт ещё немного времени - и высаженные ими деревья подрастут, а под их спасительной сенью летними днями будут укрываться от изнуряющей жары одесситы. Позднее этот парк примет название Александровского и станет любимым местом отдыха для жителей и гостей беззаботной свободной Одессы.

По прошествии десяти дней команды кораблей были перемещены из карантина на корабли. В Практической гавани стояли транспортные суда, загруженные военным имуществом, боеприпасами и другими необходимыми для Балканской армии генерал-фельдмаршала Витгенштейна и Кавказского экспедиционного корпуса генерала Ермолова грузами. Сухопутные подразделения уже по имеемому опыту Казарский распорядился принимать на транспорты в последнюю очередь, то есть накануне выхода из Одессы - для того, чтобы не заморить непривыкших к морю солдатиков раньше времени морской болезнью.

Выход  "в обратную" был назначен на первый день июля. В оставшиеся два дня до выхода Казарский решил дать матросам погулять на берегу, о чём оповестил капитанов кораблей, а сам направился передать письмо от светлейшего князя Меньшикова  графу М.С. Воронцову,  который пребывал в настоящее время в Одессе и остановился на даче Лонжерона.

Подойдя уже почти к парадному въезду дома Лонжерона, Казарский встретил Мишку-француза. Мишка ехал на телеге с бочкой питьевой воды, которую он ежедневно доставлял на дачу.

В Одессе всё было хорошо, кроме одного – в городе всегда катастрофически не хватало питьевой воды. Её привозили из окрестных колодцев и стоила она дорого. Не каждый одессит мог позволить себе  отдать полушку за ушат воды. Люд победнее обходился своей, солоноватой, с неповторимым известковым привкусом, почти непригодной для питья водой, но зато бесплатной… А Лонжерон также пил бесплатную воду, но доставляемую в город издалека и за державный кошт из средств порта.

Поздоровавшись со знакомым ему офицером, Мишка заговорил с ним на своём собственном диалекте, обильно разбавленным французской речью и больше походившим на эсперанто, чем даже плохой ломанный русский язык. В Мишкином говоре можно было распознать и малоросские, и румынские, и еврейские, и  болгарские, и немецкие, и многие другие слова народов, в достатке населявших тогда старую Одессу. Миша-то и рассказал Казарскому, что граф Воронцов собирается в дорогу, в Кишинёв. Казарский заторопился, так как вручить письмо графу было только половиной дела. Ему необходимо было добиться распоряжения об откомандировании в Новороссийск опытных лекарей для предупреждения чумы и холеры среди войск экспедиционного корпуса, обеспеченных необходимыми лекарствами в нужном количестве.

Поднявшись по многочисленным ступенькам парадного подъезда, украшенного мраморными скульптурами проснувшихся львов, Казарскому открыл красивую филёнчатую, украшенную сложным резным узором, покрытую блестящей политурой дверь здоровенный драбант, с фигурой императорского гренадера лакей в богато вышитой золотом ярко-малиновой ливрее. Его мощные исполинские ноги обтягивали белоснежные панталоны и чулки. На ногах у него красовались блестящие, неимоверного размера черные лаковые башмаки. Массивные руки были стянуты белоснежными перчатками.

- Я к их сиятельству генерал-губернатору и наместнику Бессарабии графу Воронцову  по весьма важному и неотложному делу. Доложите графу, что прибыл лейтенант Казарский – начальник отряда кораблей охранения каравана с письмом от светлейшего князя Александра Сергеевича Меньшикова для их сиятельства, которое должен вручить ему лично в руки, – чётко, по-военному отчеканил лейтенант.

Лакей слегка надменно склонил перед лейтенантом свою голову, спрятанную под старинного образца, обильно посыпанный мукой, парик в знак того, что он всё хорошо понял и отправил с докладом невесть откуда взявшегося мальчика-негритёнка, одетого на турецкий манер. Арапчонок с невообразимой быстротой скрылся и через несколько минут вернулся обратно. Что-то шепнул на ухо лакею и тот, приосанившись, придав и без того значительный вид собственной фигуре, приятным низким голосом произнес:

- Их сиятельство  генерал от инфантерии, генерал-губернатор Новороссийский и наместник Бессарабии граф Воронцов ждут вас, господин лейтенант!

Далее, уже тише и не так возвышенно, обратился к негритёнку:

-  Проводи их благородие в кабинет их сиятельства.

Мальчик подошёл к Казарскому и остановился возле него в ожидании, когда лейтенант осмотрится и поправит свой парадный форменный сюртук. Отдав лакею свою треуголку, Казарский проследовал за негритенком вверх, по широкой мраморной лестнице, застланной красивой, малинового цвета, мягкой ковровой дорожкой. Пройдя длинный коридор, они очутились в большой комнате, стены которой были окрашены краской голубого цвета и богато отделаны гипсовой лепниной. На стенах в тяжёлых золочёных рамах висели картины с изображением батальных сюжетов. На дубовом паркете, среди огромных вазонов с диковинными заморскими растениям, стояли белоснежные копии античных статуй  древнегреческих богов и богинь, бюсты  римских военачальников. У высокой двери кабинета графа, как и внизу, у входа в дом, стоял такой же здоровенный лакей. Казарский догадался, что это вовсе не лакеи, а переодетые гренадёры из охраны генерал-губернатора. Мальчик подошёл к переодетому гренадёру, что-то шепнул ему, и тот пропустил лейтенанта в открытую дверь.

* Продолжение следует