"Потомству в пример". Глава XVIII. Празднование Рождества Христова в Севастополе. Ужин в доме Гердт, который так и не оправдал ничьих надежд и упований. (Продолжение 4)

Раменскому ничего не оставалось, как подняться из-за стола и, заглушая весёлый шум, произнести:

- Господа, довольно шума, я согласен!.. Я готов и с превеликой радостью познакомлю вас с интересными музыкальными новинками столицы, расскажу о похождениях вечного камер-юнкера и неисправимого сердцееда Пушкина. Прошу в гостиную, к роялю, господа! А ты, сестрица  Аннушка,  всё-таки не посмеешь нам отказать и споёшь что-нибудь из своих прелестных романсов.

Все перешли в гостиную и расположились: кто на диване, а кто на стульях невдалеке от рояля слушать  игру царского адъютанта  и брата хозяйки дома. Раменский открыл крышку рояля и сел за инструмент. Немного помедлив, негромко наиграл какую-то мелодию. Затем, обернувшись к Анне Сергеевне, он попросил у неё:

- Аннушка, а где клавир, который я привёз? Будь добра, подай-ка мне его сюда.

Гердт быстро достала из нотных альбомов нужный Раменскому сборник, протянула его ему  и осталась стоять у рояля. Дмитрий Сергеевич открыл альбом и установил его на полочке крышки, после чего мягко коснулся пальцами клавиш инструмента. Комната в одно мгновение наполнилась волшебными звуками неизвестного всем вальса. Действительно, лёгкая, воздушная, с эфирною грустью, удивительная  своей несложностью и бесхитростностью лилась мелодия, в которой сразу же угадывалась тема печальной радости и торжества любви. Печальная радость… Кто, как не русский способен понять и прочувствовать это никак не поддающееся разъяснению состояние влюблённой души…

С первых своих тактов мелодия очаровала присутствующих и настойчиво звала всех закружиться в бешеном круговороте вальса и танцевать, танцевать, танцевать… Однако, к огромному сожалению всех, это было несбыточным желанием. Виной всему было отсутствие для этого места. Гостиная Гердт попросту не позволяла сделать этого и все были вынуждены смириться.

И всё же на лицах присутствующих оставалась какая-то особая эфирная тень услады,  только им одним ведомой меланхолии и блаженства, фортуны и всегда сопутствующей везению - тоски. Ибо ещё древние говорили, что нет счастья без жертв и потерь, нет счастья без страданий и горя.

Но, удивительная вещь,  вслушиваясь в чудесную игру Раменского и улавливая сердцем лёгкую грусть, рождённую затихающими, словно умирающими, звуками вальса, ни у кого не возникало ощущения крушения жизни. Даже тогда, когда Раменский останавливался, делая паузу в игре, никого не покидала уверенность в торжестве жизни, в победе Веры, Надежды и Любви.

Недолгая музыкальная пауза, наступившее затишье и ожидание слушателей вознаграждалось взрывом новых, ярких, чистых и мощных звуков, продолжавших основополагающую тему исполняемого произведения – тему Веры и Надежды, тему Любви и Жизни, тему победы Жизни и Любви...  Во всё убыстряющимся темпе игры каждый явственно слышал голос торжества добра, поднявшегося из тлена и пепла, воскресшего из небытия и обретшего новую жажду борьбы для триумфа Любви!  Этот голос настойчиво изрекал: " Любовь  – это  есть сама Жизнь, дарованная человеку Богом. Храните её, боритесь за неё, живите с ней, ибо доколе будет обитать в наших сердцах Любовь – будет и сама Жизнь!"

Внимая звукам милого вальса, Казарский грезил, что он в который раз вкушает всеочищающую боль и принимает невыносимые страдания. Терзания сердца и души, утомлённо ноющей от глубокой, не перестающей кровоточить от безответной и смиреной любви раны, не приносили спокойствия рассудку и отвечали на постоянно терзавший его вопрос: "А прав ли он, незлобиво и кротко отдав любовь другому, пусть и другу? Не придётся ли потом всю жизнь раскаиваться в слабости собственного духа, толкнувшего на свершение неверного деяния?"

Казарский любил Анну Гердт, как любят только раз в жизни уже только за то, что она просто была.  За то, что он мог, пусть и изредка, но видеть её очаровательные черты лица, любоваться её пленительной красотой, мог просто слышать дорогой ему голос, встречаясь с ней в свете.

Он любил её, как любят только раз в жизни, но его  почему-то не повергала в трепет мысль, что сегодня его любовь навсегда станет для него недоступной...  Сейчас её блестящий братец доиграет дивный вальс и Стройников в присутствии всех её родных сделает ей предложение, о котором все уже, пожалуй, знают. Собственно говоря, уже ждут, так как одобрили выбор дочерью и сестрой  своего сердечного друга. Вот только друг что-то робеет и не торопится…

Стройников сидел рядом с Казарским и глядел на  Анну Сергеевну завороженными глазами. Он глядел на нее, не отводя взгляда и казалось, что он не слушает превосходное исполнение Раменским вальса, а поглощён лишь только одним - созерцанием милого сердцу лика.

Мать Раменских, изредка поглядывая на Семёна Михайловича, старалась распознать намерения Стройникова, но наблюдала про себя лишь зачарованный взгляд молодого офицера, направленный на  торжествующую дочь. Это  несколько радовало, но всё же покоя и отрады за её судьбу она не испытывала. Материнское сердце, предчувствуя тревожное смятение, не обманывалось никогда. Это каким-то особым образом ощущала Марья Дмитриевна Раменская и от того она в который раз спрашивала сама у себя и сама же себе отвечала: "Неужели и в этот раз счастье минет их семью?..  А ведь истинно прекрасная пара, и дети бы были  красивыми и здоровыми. У всех  по Николаеву подруг уже давно по дому носятся очаровательные неугомонные внуки, слышится их весёлый радостный смех…   Пора бы уж и мне увидеть своих внучат, подержать на руках, понянчиться с ними хоть  самую  малость, а то, не дай Господь, не успею, не доживу…

Тут Дмитрий сыграл последние аккорды и рояль смолк. Однако казалось, что нежные звуки незнакомого вальса ещё витают и звучат в этой небольшой, но такой уютной комнате. Они, эти волшебные звуки,  отдаются  тихим эхом в сознании присутствующих и не дают бесследно исчезнуть  пробудившемуся душевному волнению.  В гостиной наступила глубокая тишина, но через мгновенье она разорвалась взрывом рукоплесканий и криками: "Браво! Брависсимо!" Когда гром рукоплесканий поутих, расчувствовавшийся Казарский спросил у Дмитрия Раменского:

- О, Господи! Что же вы такое исполнили? Кто написал эту пленительную вещь? Сколько же в каждом звуке неги, легкой грусти и печали, что непременно делает человека, воистину, счастливым и свободным от всякой нравственной грязи! Несмотря на всю лёгкость звучания, этот вальс можно без колебаний наречь гимном торжества жизни и любви!

Раменский с нескрываемым интересом посмотрел на Казарского. Видимо, он сам испытывал те же чувства и волнения, играя, казалось бы, такой лёгкий и простенький вальсок. А возможно, ему доводилось уже слышать подобные рецензии от именитых столичных  людей искусства и  глубина понимания Казарским чувств талантливого композитора, воплощённая в его произведении, схожесть в суждениях с признанными авторитетами просто удивила Раменского.

- А ведь вальсок-то простенький будет и совсем несложный, но как звучит! А ведь, пожалуй, вы, Александр Иванович, в своих суждениях и в полноте понимания сего творения, не стану скрывать, ушли дальше меня. Но, если я назову имя его сочинителя, то вы мне не поверите. В голове не укладывается, что это наш, русский! Такой же чиновник на государевой службе, да и по летам, как и мы, достаточно молод, но удивительно талантлив и умён, – отвечал Дмитрий Сергеевич на вопрос Казарского.

И, уже несколько успокоившись, продолжил:

- Могу вам сказать, что это известнейший по всей первопрестольной и Петербургу кутила, бражник и картёжник, но это вам ничего не скажет. Мало ль таких гуляк по нашим столицам развелось за последние годы…

Служить Отечеству начал он совсем юнцом в Иркутском гусарском полку, куда записался добровольцем в достопамятном 1812 году. Уже после изгнания француза за пределы нашего Отечества он всё продолжал служить в полку, который был расквартирован в Брест-Литовске. Там юноша только начал вкушать озорной кубок гусарской службы. О его похождениях по сей день памятуют не только гусары. По всему местечку с упоением поминают  былые утехи и похождения юного корнета. Частенько, как это водится у прошлых очевидцев и участников беззаботных сабантуев, весьма живо, просто доказательно добавляют всякий раз всё новые и новые частности невинных приключений знатного повесы, отчего они уже обратились в весёлые предания российской старины гусарской.

Как-то раз, будучи забытым и неприглашённым на бал к какой-то польской княгине,  он в полной парадной форме, при всём вооружении на своём коне уловчился въехать на второй этаж её дворца, чем наделал такого переполоху!

В другой раз всё в том же Брест-Литовске умудрился, как говорится в таких случаях, отмочить вообще скандальный номер. Будучи от рождения и по образованию на редкость музыкальным человеком, он тайно проник в польский костёл. Напоив до полусмерти тамошнего органиста и положив рядом с инструментом на хорах хмельного музыканта, наш гусар сел впервые в своей жизни за орган и…  принялся играть в костёле во время богослужения. Играл он, действительно, отменно, просто божественно, не чета бражнику-органисту. Говорят, что все, кто слышал эту игру, ощущали себя просто в раю. И когда все прихожане и сам ксёндз были просто сражены божественной игрой, он вдруг со всей силы "врезал" "Камаринскую"…  Вот это был скандал! Просто настоящий дебош!  Что тогда было!..

Не успокоился наш герой и когда в 1816 году вышел в отставку. Влиятельный папенька устроил его в Коллегию иностранных дел в Петербурге. К тому времени слава отъявленного волокиты, дамского угодника и неисправимого повесы катилась за ним всюду, где бы он ни появился.

Однажды, интригуя "охотой" за чужими жёнами, он стал участником дуэли князя Шереметьева с графом Завадовским. Тогда князь был убит и Завадовского власти выслали из России. А его секунданту, автору этого милого вальса, удалось выйти совершенно сухим из воды. Должно быть, авторитет, связи при дворе и несметные деньги родителей поддержали его в этом, но не смогли оградить от дурных слухов. И пришлось тогда Александру, так его звать, соглашаться  на предложенную министром должность секретаря русской миссии в Персии. Должность, обязан признаться, не Бог весть какая важная, но всё же государева служба и в стороне от столичных скандалов. Кроме того, особое свойство страны, обычаев народа её населяющего и прочая, и прочая и прочая... Одним словом, Азия-с…

Особенность тех мест, как вы можете себе догадаться, – весьма взыскательные нравы местного населения, касаемого уклада их семейной жизни. И живя в Персии, нужно быть также решительным утопистом в попытке сыскать хоть малейшую возможность предаться кутежам и азартным видам развлечения. А стало быть, выбор места службы родителем был сделан правильно, как единственно верное и действенное средство воспитания своего непутного любимого чада. "Почему?" - спросите вы. Да потому, что отсутствие соблазнов столичного общества заставили его заняться работой!.. Аккурат благодаря его  участию в переговорах, его уму и дружбе с влиятельными персонами двора персидского шаха помогли не только освободить из неволи просто огромное количество наших пленных, но и без каких-либо препятствий привезти их в Тифлис. За сие деяние Главнокомандующий Отдельным Кавказским корпусом генерал А.П.Ермолов представил его к награде. Но настоящая известность пришла к  Александру несколько позже. Слава и знаменитость наступила только лишь после написания… "Горе от ума"!.. Узнали автора?

- Да неужели это Грибоедов? - воскликнул молчавший всё время майор Гаврилов.

- Конечно же, это никто иной, как Александр Сергеевич Грибоедов, – подхватил майора Казарский. – Ничего равного этой гениальнейшей драме я не читал. Злая и весьма правдивая получилась пьеса о жизни русской аристократии, но и сама жизнь в России злая.

- Отчего же ничего равного этой гениальной драме вы не читали? В нашем полку ходили  его пьесы " 1812 год" и "Грузинская ночь". Правда, в рукописных листах, но всё же… Они не уступают "Горю" по своей силе и смелости…  Могу посодействовать в их чтении, коль будет на то охота, Александр Иванович, – с нескрываемым удовольствием "блеснул" майор Гаврилов своей начитанностью и значительным запасом сведений  о литературных новинках.

Затем, обратившись к Раменскому, Гаврилов поинтересовался:

- А где сейчас пребывает господин Грибоедов, каков его ныне будет промысел?

- Да уж точно утверждать не стану, но твёрдо знаю, что был замечен жандармскими чинами в дружестве с бунтовщиками и посажен на гауптвахту в Тифлисе до проведения полного дознания. После завершения работы следственной комиссии, за недоказуемостью вины, господина Грибоедова выпустили из-под стражи с "очистительным аттестатом". Государь за реальные заслуги в заключении Туркманчайского мира с Персией пожаловал ему чин действительного статского советника. С прожиганием жизни также решительно покончено на веки вечная, так как пребываю в твёрдом убеждении, что он женился на грузинской княжне Нине Чавчавадзе, фамильная ветвь которой идёт от самой царицы Тамары. Родители, имевшие виды на более выгодный брак своего сына, немного поворчали, как это водится в таких случаях, однако смирили свою гордыню, согласившись на брак со знатной, царских кровей, но довольно обедневшей княжной. После этого, наконец,  столицы обрели спокойствие и в них вновь прочно утвердились патриархальная безмятежность и тишина.

Этого баловня фортуны государь направил послом в Персию и он сейчас находится там. А более мне о Грибоедове ничего не известно. Отношения между дворами ныне весьма натянуты и сложны, дипломатическая почта и та с немалым запозданием доставляется. Не содеялось бы несчастья…

* Продолжение следует