"Потомству в пример". Глава IX. В которой происходит знакомство читателя со старой Одессой. Казарский выполняет поручение Грейга и убывает в Анапу с военным грузом и пополнением для гарнизонов русских крепостей. (Продолжение 2)

Книжные шкафы были до потолка заставлены книгами и составляли внушительную библиотеку.  На стене, выходящей в сад, между большими арочными окнами с множеством переплётов, стоял красивый камин, портал которого был облицован мрамором и украшен фигурами атлантов. На каминной полке красовался небольшой макет парусного корабля и два серебряных подсвечника. Над полкой висел портрет хозяина дома – Лонжерона. В углу, напротив письменного стола, находились довольно массивные напольные часы с боем, оформленные в дубовый корпус под стать панелям. Ритмичное, спокойное тиканье кабинетных часов невольно наводило всяк входящего в помещение на размышление о скоротечности времени, о бренности настоящего Мира, о Вечном…

Между тем, общее внимание к себе привлекал большой напольный глобус, который по-своему, вместе с камином и моделью парусного военного корабля, украшал кабинет, наполняя его своеобразной атмосферой старинного английского адмиралтейства, придавая ему не только рабочий творческий настрой, но и неповторимый изысканный уют.

В открытые настежь окна врывался с моря освежающей струёй лёгкий летний бриз. И всё равно в кабинете было достаточно жарко.

- Лейтенант Казарский к вашему сиятельству с письмом от светлейшего князя Александра Сергеевича Меньшикова, – доложил Казарский графу Воронцову, передавая ему пакет.

Граф не удосужился даже взглянуть на лейтенанта. Приняв от него письмо, проверив целостность сургучных печатей, специальным ножом быстро и легко распечатал конверт. Извлёкши из него сложенный лист, развернул его и принялся за чтение.  Не отрывая от письма глаз,  граф Воронцов как бы мимоходом спросил:

-  Вы знакомы с его содержанием?

- Никак нет, ваше сиятельство. Знаю лишь об одном, что армии и флоту на Северном Кавказе крайне необходимы умелые и дельные лекари, способные не допустить дальнейшее развитие заболевания чумой и холерой среди наших солдат в Анапе, – ответил Казарский.

- Дельные лекари, способные не допустить эпидемии чумы и холеры надобны и здесь...  и в Николаеве...  и в Измаиле…  В прошлом году в Одессе от мору почило без малого три тысячи душ. Слава Богу, в этом году Господь милует нас от  этой напасти, но лето только началось и каждый новый день может стать днём начала эпидемии. Впереди август и сентябрь…. Сами в карантине простояли десять дней, должны бы уж знать всё до копейки, лейтенант. Так что передайте любезному князю мой нижайший поклон и слова надежды, что под его рассудительным началом справитесь с бедой, ежели приспеет,  без наших лекарей. В оных чинах, снадобьях да эликсирах разных, сами нужду терпим острую… Отписывать не стану… подробно сам всё обскажешь. Так что с Богом, ступай милейший, ступай. Вот ещё что, о главном чуть не позабыл - с убытием каравана не мешкайте. Сегодня, коль примите всю потребную для питья воду, то утром, не канителя, снимайтесь с якорей - и в Новороссийск под всеми парусами. Я же убываю в Главную Императорскую Квартиру, что под Каварной…

Казарский хотел было ещё раз попробовать убедить графа в крайней необходимости откомандирования хоть малого числа лекарей на Северный Кавказ, но понял, что генерал-губернатор не лукавит и, действительно, докторов не хватает не только в Одессе, Анапе, Новороссийске и Севастополе, но и по всему югу России.  В этом вины Воронцова не было. Врачей не хватало по всей России…

- Ваше сиятельство, всё вами сказанное почитаю руководством к действию и приложу приличествующее старание, чтобы исполнить его с  должной честью. Разрешите откланяться? Честь имею, ваше сиятельство.

В голосе лейтенанта звучало искреннее понимание всего сказанного героем войны 1812 года. В поведении Казарского не было и тени подобострастия и угодливости перед высоким чиновником – любимцем царя, как,  впрочем и бесшабашного ухарства. Несмотря на кажущуюся рассеянность и невнимательность к разговору, это черта характера не ускользнула от внимания умного царедворца. Граф Воронцов отметил про себя эту достойную черту характера лейтенанта. Не часто ему доводилось встречать на своём  уже давно немолодом веку служивых, способных к быстрому и правильному пониманию обстоятельств, в которые ставила их жизнь. Надо бы запомнить этого лейтенанта…

За дверью кабинета графа Казарского дожидался негритёнок. Он проводил к выходу лейтенанта. Перед тем как уйти мальчик протянул к Казарскому руку и как настоящий цыганёнок жалостливым детским голоском произнёс:

- Барин, дай денюшку Ахметке.

Казарский не ожидал такого поворота и непроизвольно развёл руками. Арапчонок ему улыбнулся, показав белые словно жемчуг зубы. Быстро развернулся и  куда-то убежал, дав таким образом понять, что он не сильно-то обиделся на барина. Только теперь, когда мальчишка скрылся, Казарский понял, чего от него хотел мальчик.  Достав из кармана пятачок, протянул его лакею:

- Басурманчику чёрномазенькому передай от меня на леденцы….

После этого лейтенант, надев свою форменную треуголку, решительно направился к выходу из дачи.

Выйдя на дорогу, он не спеша побрёл в сторону города. Вскоре он шагал по Александровской улице. Дома на улице были построены добротно, из камня, многие в два этажа, чем во многом походили на севастопольские. На первых этажах, как правило, располагались лавки, недорогие трактиры, магазины и всяческие мастерские. Неподалеку от открытой двери в один из таких трактиров внимание Казарского привлекла фигура старого, увечного в давней, латаной-перелатанной и давно утратившей свой первоначальный окрас форме военного моряка. Он стоял, опёршись на домодельную, также довольно изрядно истёртую от долгих скитаний, самодельную деревянную клюку, у входа в харчевню с шарманкой на скрюченной спине. У его ног в пыли лежал большой лохматый рыжий пёс и умным, ленивым взглядом, не подымая своей красивой головы, провожал каждого входящего в харчевню и выходящего из неё. Иногда он всё-таки поднимал свою хитрую длинную морду со следами на ней былых побед и поражений. Тогда пёс начинал исступленно, то повизгивая, то тягостно рыча, остервенело грызть взлохмаченные бока, спину и лапы, яростно гоняя своих истинных владельцев – гнусных блох. Пёс не просто возлежал на земле,  рядом с ним валялась пустая, замызганная, вся в дорожной пыли шапка для подаяния. Однако Рыжий её не охранял, так как денег в ней пока не было.

Старик и пёс только подошли к трактиру и ещё не начинали своей работы. Старый матрос решил немного перевести дух, а уж потом начать играть на своём дивном заморском инструменте, привезённом им из далёкой Италии, когда он, ещё совсем молодым юнгой, плавал учеником рулевого под началом адмирала Фёдора Фёдоровича Ушакова на его прославленном флагмане "Двенадцать апостолов".

В одной из баталий разбитым деревом юнге повредило ногу. Корабельный эскулап мнил, что ранение не опасное, и так закроется. Парень молодой, здоровый, стоит ему только рану почистить и перебинтовать, как через пару дней про всё позабудется. Ведь матрос, что собака – заживёт, только не мешай ему. Ну, а если не затянется и помрёт, то, знать, судьба ему такая и тут уже ничего не сделаешь. На всё воля Божья… Матрос представится перед Господом, а место усопшего нового,  другого пришлют до полного комплекту согласно корабельного штату. Однако не зажило, антонов огонь начал безжалостно жечь ногу… И тогда, дав парню выпить стакан чистого спирта, корабельный эскулап своей пилою отнял раздробленную кость раненой ноги  Мартына – так звали мальчишку-подростка.

По прибытию в Севастополь юношу сперва списали с корабля, а затем  и вовсе отпустили с государевой службы по причине получения убогости.  Кому же нужен убогий? Ни на службе, ни в деревне от него проку не будет, а потому и волю дать не жалко, получи всю свою сполна.

Обретя "вольную", Мартын не стал добираться в родную сторонку, а решил остался жительствовать в Севастополе. Однако отпускные капиталы закончились быстро и, чтобы хоть как-то свести концы с концами, Мартын решил отправиться в Одессу, где, как говорили тогда, жить было куда легче и богаче. И так потихоньку, переходя с места на место, Мартын постепенно доковылял вместе со своей верной шарманкой до Одессы.  И вот уже не один и не два десятка лет живёт он в Одессе, зарабатывая себе на жизнь игрой на любимой шарманке.

Наконец, немного отдохнув и почувствовав в себе силу, Мартын снял со спины инструмент, установил его на три ноги, такие же стёртые и сбитые, как и его собственная деревянная нога. Нежно погладив шарманку по потрескавшемуся лаку резных потрёпанных боков, Мартын, наконец, заиграл какой-то унылый австрийский вальс. Шарманка была уже такая же доходяга, как и сам хозяин. Она, как и он,  страдала хрипотой и кашлем, перенесла на своём веку не одну починку, после которой каждый раз её репертуар сокращался ровно на одну мелодию. Теперь она могла играть только две вещи: собственно говоря, это всё тот же австрийский вальс и галоп. Но это было её не самой страшной бедой. Истинное злополучие скрывалось в двух предательских трубах и, как назло, высокой и низкой тональностей. У одной, дискантовой, пропадал временами голос и когда такое случалось вся музыка начинала как бы прихрамывать и заикаться. У другой трубы, издававшей низкий звук, не сразу открывался клапан: раз загудев, часто с опозданием, она тянула одну и ту же басовую ноту, сбивая и заглушая все остальные звуки до тех пор, пока ей не приходило желание замолчать.

Дед Мартын сам отлично осознавал эти недостатки своей музыкальной машины и иногда с оттенком тайной грусти шутливо замечал:

- Что поделаешь?..  Древний инструмент. Не играешь – люд фартовый просит, заиграешь – обижаются: "Фу, какая гнусь, говорят!" Ну, да ладно уж!  Кормила она нас  с корешком  до сих пор, Бог даст, и ещё прокормит.

На всём белом свете дед Мартын любил только свою старую шарманку - так, как можно любить только живое, близкое, пожалуй, родственное существо, да своего рыжего корешка, который прибился к нему сам уж лет как десять тому. Свыкнувшись с ними за многие годы тяжёлой жизни, он стал видеть в них что-то одухотворённое, почти сознательное. Случалось, заработав на стаканчик-другой водки и пропустив их, занюхивая своим нечистым рукавом в грязном портовом трактире, Мартын наблюдал, как, ударившись о стенку или край стола, шарманка сама, непроизвольно, издавала слабый печальный звук, дрожащий, точно старческий вздох. Тогда Мартын, потрепав своего пса за ухом, гладил шершавой рукой по некогда блестящему от специального лака резному боку шарманки и тихо, ласково шептал:

- Что, брат, больно? Не жалуйся, а терпи, как матрос…

Казарский, стоя в отдалении, слушал игру неизвестного ему музыкального инструмента и стариковское, шамкающее пение деда Мартына:

                                   Разлу-ука, ты разлука,
                                   Чужая сто-орона.
                                   Никто нас не разлучит,
                                   Лишь мать сыра  земля.

                                   На что нам ра-азлучаться,
                                   На что в разлу-уке жить,
                                   Не лучше ль по-овенчаться,
                                   Любовью дорожить?

Пение старого шарманщика навеяло на Казарского тоску и печаль.  Он подошёл к шарманщику и молча положил ему в руку  мелкого серебра с целковый. Дет Мартын не сразу понял, что ему дал офицер, зато рыжий пёс радостно застучал своим пушистым хвостом о землю, поднимая целое облако пыли. Рассмотрев и с трудом сосчитав деньги, дед, всё ещё не веря своим подслеповатым глазам, хотел было отблагодарить своего благодетеля, но Казарский успел отойти далеко - так что Мартыну уже было не догнать  чудного лейтенанта.

А Казарский шёл по бульвару мимо таможни в сторону Практической гавани и думал о человеческих судьбах: для чего рождается человек, для чего растёт и учится, почему одному жизнь складывается в первую половину, а второму – во вторую? Но ведь есть и третья категория людей, и четвёртая – которым жизнь либо улыбается с первого дня рождения и до последнего вздоха, либо, прожив свою отмеренную Господом земную жизнь, так и не достается найти своего счастья. Отчего так в жизни бывает? И где его место в этом людском сонмище? Какая ему роль отведена Судьбою? Вот Стройников, из какой породы будет? Пока ему можно позавидовать, но завидовать почему-то не хочется…

Задав себе по дороге больше вопросов, чем отыскав заключений, Казарский вспомнил древнюю восточную мудрость, гласящую, что один глупец сможет задать больше вопросов, чем десять мудрецов на них ответить. От этой мысли он улыбнулся и ускорил свой шаг.

Поднявшись на борт своего корабля, Казарский ещё раз внимательно просмотрел карту и прочертил курс плавания. Затем нанёс карандашом на неё походный ордер - порядок следования кораблей, определив в нём место каждому "купцу" и кораблям охранения. Справившись у вахтенного начальника о наличии запаса воды на кораблях, назначил на восемнадцать часов совещание с капитанами всех кораблей в кают-компании "Соперника".

В назначенное время все капитаны транспортных судов и судов охранения собрались в маленькой кают-компании брига "Соперник". Казарский без каких-либо предисловий доложил  курс и порядок следования в походном ордере и рассмотрел возможные действия каждого в случае встречи отряда в открытом море с кораблями противника.  Выход в море был назначен на четыре часа утра, а по сему Казарский распорядился дать команде возможность отдохнуть и произвести отход ко сну на час раньше.

Совещание продлилось немногим более часа, но, выходя из кают-компании, каждый капитан знал своё место в строю и свой манёвр. После того, как капитаны убыли по своим  кораблям, Казарский обошёл бриг, проверил порядок и готовность корабля к длительному  переходу, и остался увиденным весьма доволен. Уходя к себе в каюту, лейтенант распорядился  передать по вахте поднять его за четверть часа до общей побудки.

Вот и ещё один день подошёл к своему завершению...

* Продолжение следует