"Потомству в пример". Глава XIX. Начало кампании 1829 года. Истребление русской эскадрой в Пендераклии новостроящихся турецких кораблей. Месть Османа-паши Черноморскому флоту – пленение «Рафаила» со всей его командой.

Ровно через три дня после несостоявшегося сватовства Стройников решился и в письме к Гердт объяснил настоящую причину своего умолчания её родственникам об их с Анной Сергеевной намерениях, в чём искренне раскаивался и молил прощения.

Гердт,  несколько ободрившись письмом, с нетерпением принялась дожидаться возвращения своего суженого. В том, что Семён Стройников и есть суженый дочери, маменька  Анны  уже нисколько не сомневалась. Сомнения оставались лишь, несмотря на заслуги и славу молодого офицера, в верности  выбора единственной дочери.

А вот брат Гердт, благополучно разрешив свои дела по службе, на некоторое время задержался в Севастополе, чтобы побыть в кругу семьи. Дмитрий в правильности избрания сестрой себе мужа не сомневался ни капельки. Напротив, он был рад за сестру и не скрывал своей отрады. Вскорости с тем и уехал в Санкт-Петербург.

Марья Дмитриевна, погостив ещё немного, также засобиралась в свой Николаев. Объясняя причину своего скорого отъезда неотложными делами, которых, скорее всего, не было, она в первых числа марта уехала домой, обещая дочери в скором времени перебраться в Севастополь навсегда.

Казарский же с головою ушёл в дела службы. Дел, действительно, было страсть сколько. Кроме скорейшего завершения ремонта корабля ему необходимо было сплотить команду, обучить матросов и добиться чёткого, образцового исполнения своих обязанностей офицерами брига в строгом соответствии с Морским уставом. Так что, простившись со Стройниковым, Казарский с головой окунулся в дела службы.

Капитан "Меркурия" продолжал находиться в отпуске, так как это обстоятельство облегчало ему выполнение служебных обязанностей, не отчитываясь при этом перед старшими начальниками. Кроме того, он мог расходовать своё время как считал нужным и удобным для  дела и себя.

"Меркурий" же пока продолжал находиться в сухом доке Севастопольского Адмиралтейства, где проходил основательный ремонт днища. Менялись не только вышедшие из годности листы медной обшивки корабля, но и изрядно подпорченные неизбежным гниением в морской воде деревянные доски бортов и днища.

Пока корабль стоял в доке, команда разместилась в казармах флотского экипажа. О выходе из дока в ближайшее время можно было только лишь мечтать, так как доковых работ, как говаривали сами моряки, было выше клотика. Потом следовали замена и ремонт рангоута, его обтяжка и только после этого выход на внешний рейд для ходовых испытаний после проведенных на корабле судовых работ. Поэтому Казарский был спокоен, что его не отзовут из отпуска, доколе корабль находится в ремонте, и позволял себе бывать на берегу чаще, чем это было принято при других обстоятельствах.

Но вместе с тем редкий был день, когда капитан не наведывался на свой корабль ревизовать ход ремонтных работ и  дать распоряжения по их дальнейшему ведению. Сегодня он поднимался на борт "Меркурия" и остался недоволен выполнением своих обязанностей вахтенными офицерами корабля.

Долгое пребывание корабля у берега, его длительный простой при проведении работ в доке или просто нахождение команды в ожидании распоряжения на выход в море неизменно дурно воздействовали на состоянии дисциплины, всего корабельного порядка и морального настроя не только нижних чинов, но и офицеров. Монолитный единый коллектив, отлично сколоченный и отработанный длительными плаваниями, весь механизм корабельной службы начинал давать сбои. Прописной и более размеренный ритм вызывал быстрое привыкание к береговой службе, отучал от инициативы и ответственности за принятые решения. Раз начальник приказал – значит, так и надо выполнять его приказания. На то он и есть начальник, чтобы приказывать и проверять выполнение своих приказов. А всякая проявленная на флоте инициатива без ведома старшего начальника, как известно, всегда была наказуемой. Поощрять не торопились, а наказывать не забывали, упаси Господи, никогда. Это понимал каждый командир любого корабля, отчего всегда старался как можно скорее покончить с ремонтными работами и выйти с командой в море.

Капитан-лейтенант Казарский был не просто недоволен выполнением своих обязанностей вахтенными офицерами "Меркурия". Он был весь в негодовании от откровенной медлительности и нерасторопности офицеров брига в выполнении его распоряжений и приказов. Но особенно нервировало деятельного капитана нежелание офицеров его брига разуметь всю тлетворность никчемной вальяжности этого действия на боевую выучку команды и моральный дух нижних чинов.  Полученные им от прежних заслуженных командиров познания и опыт службы подсказывали ему, что бороться с этим недугом следует начиная с незначительных прегрешений. Если удастся одолеть нарушение порядка и дисциплины в самом малом их смысле, то тогда говорить о чём-то другом, о более значительной и серьёзной помехе для счастливой службы, не пристанет.

Примером в этом для Казарского всегда служил капитан 1 ранга Скаловский, который мог сделать лишь незначительное замечание за что-то весьма и весьма значимое и в то же время при всех смешать с грязью мичмана за лежалый подворотничок, немного потускневшие пуговицы мундира.

Потом, отойдя от "образцово-показательной порки" молодого офицера, он всем пояснял:

- За существенный проступок наказать виновника честь не велика будет, да и проку в том ровным счётом никакого. Чего кулаками после драки размахивать, коль он уже сам себя в каторжные записать успел. Ты вот, милейший, научи его на мелкоте да на пустячках оплошностей не творить. И когда натаскиваешь -  лупи, драй не жалеючи его медяху до чистого блеску, пока весь не засияет истинным златом! Вот тогда этот мичман аль лейтенант тебя никогда не посмеет подвести. И ты им гордиться будешь, и он тебя уважать ни в жизнь не перестанет! Всегда помнить будет, что аккурат ты с него офицера боевого сделал, а не какой-то там портняжка, ловко скроивший ему мундир за казённый кошт…

Ну, а ежели глупцом обретаться  надумает – не горюй о нём, определи скорее на берег. На большом берегу ему найти себя легче будет, чем на корабле, болтаясь от борта к борту, с бака, да на ют… Ещё мой дед учил меня, что ежели дурак чего не уяснит и разобидится, то умный от того никогда не оскорбится, а за добрую науку почтёт.

Познакомившись с офицерами брига, немного изучив характер каждого из них и в основном разгадав их норов, Казарский начал проводить первые уроки флотского воспитания, о чём свидетельствуют сделанные им собственноручно записи в лагбухе :

На 1-е число марта:

С утра приготовиться к тировке, чтобы в полдень, когда люди придут, не было ни малейшей остановки, реи же блейквармишем вычернить, брам-реи и бом-реи положить на подкладках, на берегу, малярам непременно окончить гребные суда и всю к ним принадлежность.
А. Казарский.

В некоторые дни прописано в лагбухе так неясно и ошибочно, а при том столь дурным почерком, что невозможно разобрать, и многое пропущено. Как же лагбух есть документ остающийся навсегда в команде для показания, как портовых исправлений, так и хода судовых работ, то на будущее время господа вахтенные офицеры озаботятся в верности того, что по закону должны утверждать своим подписом и будут привыкать держать лагбух в исправности с подтверждением взыскания с виноватых.
А.Казарский.

Распоряжения Казарским выдавались быстро, кратко и чётко, а спрос об их выполнении проводился неизменно со всем вниманием и твёрдостью, которому мог бы позавидовать сам командир флотского  экипажа капитан 1 ранга Скаловский.

Причин для неточного или неполного выполнения команд и приказаний для самого Казарского в природе существовать не могло и не наличествовало, а о том, чтобы не выполнить приказание капитана брига – такое могло присниться только в страшном сне человеку, лишённому всякого рассудка. Поэтому ремонт корабля шёл денно и нощно. "Меркурий" намеревался выйти на ходовые испытания уже к марту.

Казарский стремился во что бы то ни стало поднять вымпелы на своих мачтах к началу марта и, согласно плану кампании, вместе с отрядом кораблей Черноморского флота под началом капитана 1 ранга Скаловского  выйти к берегам Румелии и Анатолии, где ожидались основные события летней кампании 1829 года.

Однако командующий флотом оставил "Меркурий" для несения крейсерской службы у берегов Крыма для защиты ближних подступов к главной базе флота. В плаваниях около Севастополя прошёл конец марта и добрый кусок апреля, когда, наконец, пришёл долгожданный приказ адмирала Грейга: бригу "Меркурий" следовать в Сизополь на соединение с отрядом капитана 1 ранга Скаловского.

Получив приказ, Казарский не скрывал своей радости от предстоящего дела. Он был готов сразу же по получению письменного распоряжения следовать под всеми парусами в Сизополь, но, тем не менее, прежде следовало зайти в Севастополь и пополнить запасы продовольствия, запастись на всякий случай свежей водой, а заодно добрать и боеприпас, другое необходимое шкиперское имущество.

С этой минуты радостное настроение и боевой азарт не покидали капитана брига. Теперь и без того напряженный ритм корабельных учений и тренировок приобрёл какое-то бешеное сумасшествие и скорость, невиданный до этого пыл. Настроение Казарского поневоле каким-то образом передалось всей команде. Теперь паруса ставили чуть менее трёх минут, когда у турков на это уходило в лучшем случае от двенадцати до пятнадцати минут.

Особенно доставалось артиллерийским расчётам и подносчикам боеприпасов. Расчёты всех восемнадцати 24-фунтовых карронад тренировались в наводке орудий и прицеливании при любых условиях погоды. Комендорам двух длинноствольных 8-фунтовых орудий не раз приходилось на руках перетаскивать их с кормы в нос, а потом обратно с носа в корму. И это всё под мерный ход секундной стрелки командирских часов!

Поэтому не случайно многие элементы корабельных учений были доведены просто до автоматизма, но неудовольствия, а тем более ропота среди валящейся с ног от изнеможения команды не было. Каждый матрос брига прекрасно знал и разумел, что враг по-прежнему силён и опасен, лёгкой победы над турками в бою ожидать самое тщетное дело.

- С энтим басурманом за просто так не совладаешь, - учил Тарасыч своего подопечного -  Мы идём не в гости к тёще на блины, да не к чаю кличут нас со своих минаретов ихние попы. Воевать с лютым ворогом идём. Идём на защиту русского люда и веры православной. А за это не то что попотеть, а и голову сложить не грех. Так что давай, учись, Андрейка, воевать славно и живота своего жалеть не надобно.

* Продолжение следует